Когда вернется папа… История одного предательства - Тони Магуайр

— Куда меня переводят?

На этот раз сестра не отвела глаз. Вместо этого с торжествующей улыбкой она произнесла:

— Тебя переводят в палату F3A.

Антуанетта почувствовала, как от ужаса леденеет тело. В палате F3А лежали пациентки, которых считали безнадежными. В этой палате взаперти жили всеми забытые женщины. У них не было шансов выйти оттуда, пока они не состарятся и не станут немощными или не умрут. Каждый в госпитале знал, где находится эта палата. Она была скрыта от любопытных глаз за плотно закрытыми дверями, а ее зарешеченные окна мрачно смотрели на улицу. Хотя никто из пациентов психиатрического отделения никогда не видел, что там внутри, ужасные истории об этой палате передавались от одного к другому.

Рассказывали, что там, в темных комнатах, находились около тридцати женщин на попечении всего двух медсестер. Часами они сидели закованными в деревянные смирительные стулья особой конструкции, тупо глядя в пространство. Им давали таблетки не для того, чтобы лечить, а чтобы они были вялыми и послушными, и для верности прибавляли к лекарствам постоянные сеансы электрошоковой терапии. Женщинам из этой палаты было некому жаловаться. В этой палате находились люди, которые давно лишились всех прав, от которых отказались их семьи. Они были всеми забыты и потеряны для окружающего мира.

Пациенток из палаты F3А видели очень редко. Никто не встречал их шагающими строем или принимающими пищу с другими пациентами в столовой. Три раза в день они направлялись в отдельную зону столовой главного здания, а после еды строем возвращались обратно. Однажды, находясь в главном здании, Антуанетта видела женщин из этой палаты: мешковатая униформа висела на их поникших телах, а две медсестры, вооруженные дубинками, сопровождали их в столовую. Опустив глаза в пол, в полной тишине, волоча за собой ноги, они прошли мимо Антуанетты, как тридцать серых призраков. Лишь шлепающие звуки их разношенных тапочек эхом разносились по коридору.

Кроме того что этих женщин считали безнадежными и у них не было никакого шанса когда-нибудь покинуть стены госпиталя и начать нормальную жизнь, говорили, что среди пациенток палаты F3А находятся две женщины, осужденные за убийство. Суд признал их психически ненормальными и направил на лечение в психиатрическую клинику. Но их ждала незавидная судьба. По крайней мере, в тюрьме оставалась надежда на освобождение. А отсюда пути назад не было.

Антуанетта догадывалась, что ее переводят в главное здание, но даже в самом кошмарном сне она не могла представить, что ее направят в эту палату.

«Скорее всего, я пробуду там недолго, — думала она. — Они просто хотят наказать меня. А потом я вернусь назад».

— Сколько я буду там находиться? — робко спросила она.

— Тебя переводят туда насовсем, — был ответ.

Антуанетта испуганно отпрянула. Она не знала, что ей делать, и непроизвольно искала защиты. Стараясь скрыть страх, уже прорывавшийся сквозь ее оцепенение, она смотрела на невозмутимые лица и ждала, когда дежурные выведут ее из палаты.

На улице шел дождь. Антуанетта подставила лицо под моросящую влагу и почувствовала сырую прохладу на щеках. Она подумала, что, если тихо заплакать, они подумают, что это просто капли дождя. Машина «скорой помощи», на которой ее должны были перевозить, уже ждала снаружи. Дежурный помог ей забраться внутрь, поставил рядом ее чемодан, а затем, не глядя ей в глаза, закрыл дверцы. Сразу стало темно. Оперевшись рукой о чемодан, Антуанетта выпрямилась на пластиковом сиденье.

Заработал двигатель, машина тронулась и выехала на дорогу, ведущую к главному зданию.

Стояли последние зимние дни, казавшиеся особенно промозглыми в преддверии ясных весенних деньков и теплых ночей. Холод забирался под тонкое пальто Антуанетты, и она дрожала то ли от влажного холодного воздуха, то ли от страха. Она знала лишь одно: она была наказана и наконец убедилась, что голоса, мучившие ее, говорили правду. В палате F3А она пропадет.

Я пыталась прогнать воспоминания о том, как Антуанетту взяли под руки и повели по длинному коридору, выложенному кафелем, но эта картина твердо засела в моей памяти. Я до сих пор помню этот больничный запах из смеси дезинфицирующих средств, отдающих дешевым мылом, несвежей еды и плесени, который в течение многих десятилетий пропитывал мрачные серые стены. Когда-то в этом здании размещалась богадельня, и бесчисленное множество нищих считало его своим домом. Впервые оказавшись здесь, пятнадцатилетняя Антуанетта задохнулась от тяжелого духа страданий прошлого. Отчаяние сотен людей, проходивших через эти двери, невидимым облаком висело в воздухе, обволакивая ее и угрожая задушить.

Я спрашивала себя, как я смогла найти в себе силы простить родителей за то, что мне пришлось пережить. Я вспоминала часы лечебной терапии, когда психиатры пытались заставить меня принять реальность моего детства и насилие отца.

Но почему это случилось, спрашивала я себя. Почему человек становится таким? Интересно, в какой момент своего детства он понимает, что не такой, как все? — думала я. Когда рождается ребенок, который не может ходить, в каком возрасте, глядя на своих сверстников, он понимает, что они могут бегать, а он только ползать? Когда слепому ребенку становится ясно, что он лишен свободы, которую дает зрение? В каком возрасте глухой ребенок осознает, что окружен постоянной тишиной?

Интересно, когда психопат слышит, как его сверстники говорят о чувствах, которых он никогда не испытывал, завидует ли он им? Хотелось бы ему наслаждаться простыми маленькими радостями жизни? Или он ощущает свое превосходство и ошибочно считает недостаток чувств силой?

Оглядываясь на много лет назад, я вспоминаю страстное желание своего отца нравиться окружающим и вызывать их восхищение, но также я вижу и его ярость при мысли, что им пренебрегают или не уважают его. Я думаю, что причина в последнем.

Уже взрослой, я поняла, кем на самом деле был мой отец, — человеком, который так долго имитировал чувства, что и сам поверил в них. Он не горевал о моей матери, когда она умерла, потому что не мог понять, что потерял. Он просто был не способен на это. Все, что он знал: она была его прошлым — а он жил только настоящим и строил планы на будущее. В некоторой степени, я даже жалею его за неспособность испытывать чувства.

Моя ирландская бабушка оправдывала вспышки гнева моего отца несчастным случаем, который произошел с ним в детстве, вероятно как и каждая мать, вырастившая чудовище. Моя мать вновь и вновь возращалась к этой истории, как будто я смогла бы почувствовать жалость и простить ему его жестокость. Когда я стала старше, она рассказала мне еще одну историю: оказывается, на войне у него так пострадала психика, что он был не способен контролировать себя.

Джо, родившийся в трущобах Коулрейна, был старшим ребенком в семье. Красивый мальчик, он всегда улыбался и очень заразительно смеялся. Высокий для своего возраста, с копной золотисто-каштановых кудрей, он был любимцем моей бабушки. В течение первых двух лет в школе он пользовался популярностью у учителей благодаря блестящему, живому уму. У него всегда были хорошие оценки, и его мать, родившая к тому времени еще двоих детей, гордилась старшим сыном. Трагедия произошла, когда ему было восемь лет.