Когда вернется папа… История одного предательства - Тони Магуайр

— Пожалуйста, очистите ему рот, — попросила я и с некоторой долей раздражения указала на язвы.

Хотя он уже не может говорить, он все еще способен чувствовать боль, промелькнуло в моей голове.

Увидев его таким беспомощным, неспособным помочь себе, я ощутила, как злость, которая жила во мне в течение многих лет, злость, которой я велела уснуть, умирала внутри меня. Он совсем старик, сказала я себе, чувствуя, как в груди шевельнулось что-то, похожее на жалость.

Придвинув стул, я села рядом с ним и долго рассматривала это лицо, которое теперь потеряло выразительность из-за возраста и болезни. Его волнистые волосы стали совсем седыми, но все такой же густой копной покрывали голову. Ему удалили все зубы, и из-за этого провалились щеки и опустился подбородок. В нем не осталось почти ничего от того обаятельного, харизматичного мужчины, которым он казался на публике. Не осталось ни единого признака чудовища, мучившего меня много лет.

Я вспомнила, как медсестры из хосписа, где умирала моя мать, говорили, что последним из человеческих чувств исчезает слух, но мне нечего было сказать своему отцу. У меня не было ни слов, которыми я могла бы утешить этого человека, ни воспоминаний, которые я могла бы оживить в его памяти, чтобы проводить в последний путь.

Знал ли он, что я здесь? Минуты текли, как часы, тихо и медленно. Достав из сумки книгу, я как за ширмой спряталась за ней. Прием, знакомый с детства. Так маленькая Антуанетта пыталась отгородиться от злых голосов своих родителей. И все же, как я ни старалась, перед моими глазами стоял отец. Он представлялся мне молодым улыбающимся мужчиной, которого я любила много-много лет назад. Зажмурившись, я пыталась прогнать это воспоминание. И образ исчез. Но перед моими глазами появился другой отец, с налитыми кровью глазами и перекошенным от злости ртом. Я видела и малышку Антуанетту, сжимавшуюся от ужаса, и чувствовала ее страх.

Начало смеркаться, и ко мне подошла медсестра.

— Тони, иди домой отдохи, — сказала она. — Это может тянуться еще несколько дней. Как только будут какие-нибудь изменения, мы позвоним.

Не зная о моих отношениях с отцом, она в знак сочувствия положила мне руку на плечо.

Я не пошла в его дом, дом одинокого старика со спертым запахом и грязным постельным бельем. Я остановилась у подруги, где для меня уже была приготовлена комната. Когда я приехала, меня ждал ужин, но больше всего мне хотелось уединиться в своей спальне, где можно было свернуться калачиком в теплой постели и забыть обо всем на свете. Наедине с самой собой я витала бы в облаках приятных мыслей, отгораживающих меня от прошлого. Это был еще один прием, к которому я прибегала уже много лет.

Я чувствовала такую усталость после событий этого дня, что, как только моя голова коснулась подушки, я сразу же уснула крепким сном.

Мне казалось, что прошло всего несколько минут, когда зазвонил телефон. Я неохотно проснулась. Зная, что звонят мне, я устало протянула руку, чтобы снять трубку.

— Вашему отцу стало хуже, — сказала старшая медсестра. — Вам лучше приехать.

Я торопливо натянула теплый спортивный костюм и кроссовки, а затем пошла предупредить друзей. Они уже были на ногах, и муж подруги прогревал машину. Они знали, что звонок в предрассветные утренние часы мог означать только одно.

По пути в больницу мы молчали. Я знала, что скоро все закончится, и испытывала смешанные чувства. Скоро последний из давших мне жизнь людей будет мертв, а смерть родителей всегда наводит на мысли о бренности собственного существования. Когда в жизни не остается никого, кто видел вас ребенком, появляется ощущение уязвимости. Я знала, что вместе с отцом умрут и ответы на вопросы, которые я всегда боялась задать.

В палате нас встретила зловещая тишина, та, что несколько минут витает в воздухе, когда душа покидает тело.

Мой отец умер в одиночестве.

Короткое путешествие из психиатрического отделения в главное здание прошло в полной тишине. Антуанетта, сжавшись на краешке пластикового сиденья, всю дорогу смотрела в окно. Она вся дрожала, но скорее от страха, чем от холода.

Машина остановилась, двери открылись, и Антуанетта увидела медбрата и почувствовала, как ее берут за руку.

— Антуанетта, мы приехали, — услышала она и молча вылезла из машины.

Ее взяли под руки и повели в главное здание. Массивные двери тяжело отворились, впуская их в мрачный серый коридор с плотным спертым воздухом. Они пошли по коридорам, монотонность которых нарушали лишь темные деревянные двери, которые вели в охраняемые палаты для женщин.

Казалось, что с тех самых пор, как вместо нищих здесь нашли приют душевнобольные, не было никаких попыток привести в порядок это здание. Никто не пытался смягчить его аскетизм: не было ни горшков с цветами, ни картин на стенах. Ничто не оживляло эти длинные коридоры, тянувшиеся ярд за ярдом. Они были все такими же темными и зловещими, как и в Викторианскую эпоху. И теперь лишь слабый звук их шагов нарушал жуткую тишину этого спящего здания. Антуанетта почти ничего не слышала. Она считала двери, которые вели в женские палаты, пока они не дошли до палаты F3A.

Как только один из ее охранников легонько постучал в дверь, она тут же распахнулась. Дежурная медсестра явно ждала их. Она ввела Антуанетту внутрь, и дверь захлопнулась. Услышав, как ключ повернулся в замке, Антуанетта поняла, что этот металлический щелчок означает для нее заточение и конец свободы.

События сменялись с такой быстротой, что Антуанетта не успела до конца осознать, что произошло, и лишь молча смотрела на темные стены, маленькие окна с решетками и холодный бетонный пол. Медсестра мягко дотронулась до ее руки, указав следовать за собой, и быстро повела Антуанетту в общую спальню.

Следуя за медсестрой, Антуанетта сжимала в руках свои вещи и чувствовала, как усиливается ее страх. Медсестра не пыталась ее успокоить, даже если и заметила это. Для нее Антуанетта была лишь очередной пациенткой, которую привезли поздно вечером, и ей надо было как можно скорее уложить ее в кровать.

— Не шуми. Все уже спят, — сказала медсестра, когда они вошли в комнату с тусклыми лампами, слабый свет которых отбрасывал тени на спящих женщин.

Возле узких кроватей не было штор, создающих видимость уединения, и у пациенток не возникало иллюзии, что у каждой своя отдельная комната. Вместо этого кровати стояли почти вплотную, отделенные друг от друга лишь маленькими металлическими шкафчиками.

Медсестра подошла к одной из кроватей, накрытой серым одеялом.

— Это твое место, — сказала она. — Я положу твой чемодан под кровать. Ты можешь разобрать свои вещи утром, а пока просто достань ночную рубашку.

Антуанетта чувствовала, как ее кожа покрывается мурашками. Она быстро сняла с себя одежду и надела пижаму. Когда она закончила, медсестра отвела ее в ванную комнату. Антуанетта увидела большие белые ванны, около каждой стоял маленький деревянный стульчик. У одной стены, покрытой кафелем, находились душевые кабинки без шторок и висели черные шланги, похожие на спящих змей. Она слышала о шлангах и том, как медсестры пользуются ими: раздетых женщин загоняли в открытые душевые и обливали холодной водой. Такой душ убивал сразу двух зайцев: усмирял непослушных и позволял быстро вымыть их всех сразу.