Когда вернется папа… История одного предательства - Тони Магуайр

Моя бабушка, беременная четвертым ребенком, лежала в постели, когда внезапно раздался крик, а затем тяжелый удар. Она поспешила в смежную комнату, где на двуспальной кровати спали все ее трое детей, и увидела только двоих. Джо, перебравшись через спящих брата и сестру, хотел спуститься по лестнице, но споткнулся и упал головой вниз в узкий лестничный проем. Он лежал без сознания, головой почти касаясь двери. Его глаза были закрыты, а длинные ресницы отбрасывали тень на мертвенно-бледное лицо. В какой-то момент моя бабушка подумала, что он мертв.

Тонкие стены их крошечного домика оглушил ее истошный крик, на который сбежались все соседи. В то время в бедных районах Коулрейна обходились без телефонов, и было невозможно срочно вызвать «скорую помощь». Соседский мальчишка был тут же послан за доктором. Но пока тот добирался до дома пострадавшего, убегали драгоценные минуты. Мальчика осторожно подняли, положили на заднее сиденье старой машины доктора и повезли в ближайший госпиталь вместе с обезумевшей от горя матерью.

Прошло несколько недель, и семье сообщили, что он вне опасности.

В течение этого времени моя бабушка навещала его каждый день. Находясь на последних месяцах беременности, она шла на другой конец города в любую погоду, и в дождь и в снег, накинув на плечи теплую шаль, а ее длинная черная юбка обтирала края стоптанных туфель. Она сидела у постели своего сына с золотыми кудрями и молилась, чтобы Господь сохранил ему жизнь. В этот мучительный период она родила четвертого ребенка, мальчика, своего последнего сына. Не успев оправиться после родов, она возобновила свое ежедневное дежурство у постели старшего сына.

Моя бабушка навсегда запомнила тот день, когда он открыл глаза, увидел ее и слабо улыбнулся. Спустя много лет при воспоминании об этом моменте на ее глаза наворачивались слезы. Здоровье Джо постепенно восстанавливалось, но в течение многих месяцев он не мог говорить. Когда наконец ему удалось произнести несколько слов, он так сильно запинался, что его лицо покраснело от напряжения.

Это случилось за тридцать лет до того, как были введены системы социального обеспечения, и найти работу в Белфасте было очень трудно. Мой дед, сапожник, работал целыми днями напролет в крошечной задней комнатке дома, ремонтируя обувь. Надо было кормить детей — малыша и двоих постарше, и денег катастрофически не хватало, еле-еле удавалось набрать на лечение старшего сына. Жизнь была борьбой за выживание, и в такой ситуации нанять частного учителя, который помог бы Джо вернуться в школу, было неслыханной роскошью. У самих родителей образования не было, и помочь сыну они также не могли. В конце концов, год спустя, Джо вернулся в местную школу с огромными пробелами в знаниях и заметным дефектом речи. В возрасте девяти лет его определили в класс, где учились восьмилетки.

Высокий для своего возраста, он как каланча возвышался над остальными ребятами. Он стал для них посмешищем. Они дразнили его, а мой отец просто не выносил, когда его дразнят, и всегда отвечал очень агрессивно. Он перестал пользоваться прежней популярностью. У него изменился характер, и счастливый маленький мальчик исчез навсегда.

Моя бабушка знала, что он страдает в школе, но ничем не могла ему помочь. Тогда-то и начались его внезапные вспышки ярости. С гневным рыком он нападал на своих преследователей, сжимая кулаки и размахивая ими изо всей силы, на какую был способен, пока его мучители не оказывались на земле. Дети быстро поняли, что с ним лучше не связываться, и стали опасаться его кулаков.

Только став взрослым, Джо снова научился вести себя так, чтобы нравиться окружающим людям.

Я проводила параллель между своим детством и детством отца. Мне тоже было очень тяжело, но по-другому: я была лишена возможности самовыражения, и никто не хотел общаться со мной. Меня тоже обижали в школе, но, в отличие от него, я никогда не отвечала своим обидчикам. Когда я была ребенком, я смотрела на мир словно через стекло. Я никогда не чувствовала себя его частью, и, когда стала старше, мне было очень трудно заводить друзей. Я была не такой, как все остальные дети, и поэтому не знала, о чем с ними говорить.

Должно быть, он тоже ощущал себя чужим среди сверстников. Он смотрел, как его одноклассники играют и смеются, и чувствовал себя изгоем. Но если я пыталась подражать им, то он не мог. Мое одиночество вылилось в уединение и депрессию. А ему оно принесло ярость и горечь.

Мой отец считал, что ему не в чем себя винить, и всегда сваливал вину на кого-то другого. Он находил оправдание каждому своему дурному поступку и прощал себе свой эгоизм. Семя, так долго лежавшее на дне, пустило корни и проросло в нечто темное и извращенное. Мой отец выбрал иной путь, чем я.

Иногда я чувствую грусть, вспоминая отца молодым, когда я еще любила его. Но человек, в которого он превратился, когда я подросла, быстро уничтожил о себе все прежние воспоминания. Он вызывал во мне такой дикий страх, что пережить его можно было, лишь полностью отключив все свои чувства.

Мне вспомнились те несколько дней, что я провела в Ларне. Это был последний раз, когда я видела отца живым. Мне позвонили из социальной службы и сообщили, что у отца был приступ после воспаления легких и он в больнице. И если мне хочется в последний раз увидеть его живым, нельзя терять ни минуты. Не осознавая своих действий, я забронировала билеты на утренний рейс, приехала в больницу и спросила, как найти палату отца. Я постоянно задавала себе вопрос: зачем я здесь? Зачем я прилетела из Лондона в Белфаст? Зачем мне нужно видеть его?

Я нашла его палату, открыла двери и вошла в комнату, где пожилые мужчины дремали на металлических кроватях. И увидела отца. Его подготовили к моему приходу: он сидел в кресле рядом с кроватью и был причесан и одет в чистую пижаму и халат. Я поняла, что жить ему осталось совсем недолго. Приближение смерти лишило его силы и превратило в непривычное мягкотелое существо. Его рот был приоткрыт, и слюна, собираясь в уголках, стекала по подбородку, оставляя влажные следы. Слезящиеся глаза, затуманенные катарактой, смотрели в пространство, не узнавая меня.

От его силы и энергии не осталось и следа. Мой отец, тиран моего детства, человек, изнасиловавший меня, когда мне было всего шесть лет, и виновный в моей беременности, когда мне было лишь четырнадцать, умирал.

И снова я спрашивала себя: зачем я приехала? Почему я стою у его постели? Зачем возвращаюсь в свою прежнюю жизнь, полную страданий? Стоя с маленьким чемоданчиком в руках, я убеждала себя, что ни один человек на земле не заслуживает того, чтобы умирать в одиночестве. Но правда заключалась в том, что невидимые оковы наших кровных уз тянули меня увидеть его в последний раз.

Хилое, старое тело моего отца поразило меня. Бледные полоски на его пижаме резко контрастировали с красным дерматином кресла. Его колени были прикрыты пледом, а босые ноги засунуты в теплые тапочки в шотландскую клетку. Он держал край пледа немощной рукой в старческих пятнах, чуть заметно теребя его пальцами. Это было единственное свидетельство того, что он в сознании. Он слабо застонал, не подавая никаких признаков, что заметил мое присутствие, и лишь положил на колени другую руку. Я внимательнее посмотрела на него, чтобы понять причину его беспокойства, и увидела язвы, покрывшие всю полость рта маленькими пузырьками. Я позвала медсестру.