Пока Париж спал - Рут Дрюар

– Садись. Веди себя непринужденно.

Я сажусь около окна и кладу ребенка на колени. Жан-Люк садится рядом. Мое дыхание учащается, но моим легким все равно не хватает воздуха. У меня начинает кружиться голова.

Вдруг распахивается дверь. Внутрь заходит солдат.

– Сюда! – кричит он кому-то позади себя.

Я хватаю Жан-Люка за руку. Невозможно дышать. Я с ужасом наблюдаю за солдатом, который держит дверь.

В нее втискивается мужчина с огромной сумкой, за ним заходят женщина и три маленьких мальчика. Жан-Люк убирает свою руку от моей, я выдыхаю. Приподняв шляпу в знак приветствия, мужчина садится напротив нас, его жена – рядом с ним. Их дети дерутся за оставшиеся места возле родителей, в итоге самый маленький из них остается без места и растерянно смотрит на нас.

– Не глупи, Генри. Садись, – укоризненно говорит ему отец.

Мальчик молча садится напротив остальных членов семьи, рядом с Жан-Люком. Надув губы, он начинает ковырять царапину на своей коленке.

Все молчат. У всех есть свои тайны. Когда поезд начинает движение, двое старших мальчиков начинают кривляться, толкаться и тыкать друг в друга.

– Тсс, сидите тихо. Попробуйте поспать.

Их мать строго на них смотрит, но мальчики продолжают бить друг друга по коленям.

– Жорж, скажи им.

– Мальчики, сидите тихо. Постарайтесь отдохнуть, – произносит отец, почти не глядя на них.

– Папа, я хочу есть. Мы не позавтракали.

– А ну-ка тихо!

Мальчик отворачивается к окну. Я слежу за его взглядом, он направлен за серые здания, прямо на голубое небо. Господи, пожалуйста, молюсь я про себя. Господи, пожалуйста, помоги нам добраться до Байонны.

Неожиданно дверь в вагон открывается, и внутрь заходит усталого вида жандарм.

– Документы, – произносит он, глядя сначала на семью, потом на нас.

Мой пульс снова учащается.

Засунув руку во внутренний карман, Жан-Люк достает свои документы. Его руки не дрожат, а лицо сохраняет спокойный, дружелюбный вид. Я достаю свои документы дрожащими пальцами, ерзаю в своем кресле, но зато улыбаюсь своей самой милой улыбкой.

– Месье Севанн и Мадмуазель де ла Виль, путешествуют с ребенком. – Жандарм вскидывает бровь.

– Мы едем в Биарриц, чтобы пожениться! – выпаливает Жан-Люк.

Моя фальшивая улыбка становится еще шире.

Жандарм переводит взгляд с меня на Жан-Люка и обратно, его лицо хмурится еще сильнее.

– Вы что, не в курсе, что идет война?

– Это ради ребенка, – говорю я. – Мой отец убил бы меня, если бы я осталась. И ребенка.

Я чувствую, как из глаз у меня катятся слезы. Я знаю, что вся семья смотрит на меня в изумлении. Это добавило новых красок их путешествию.

В вагоне повисает тишина.

– Так ты сбежала! – Жандарм издает громкий грязный смешок. – Думаю, вам лучше пройти со мной, месье. Нам надо поговорить.

Жан-Люк хлопает меня по руке и тянется за сумкой.

– Конечно, месье.

Я смотрю, как он выходит из купе, а затем перевожу взгляд на отца семейства, который сидит напротив. Он отворачивается и смотрит в окно.

Господи, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Я закусываю нижнюю губу, секунды превращаются в минуты.

Проходит, кажется, целая вечность, прежде чем Жан-Люк возвращается и садится на место. Облегчение накрывает меня с ног до головы. Я снова могу дышать. Он наклоняется ко мне и шепчет мне на ухо:

– Он хотел денег. Решил, что знает нашу тайну, и хотел денег за молчание. Один секрет, чтобы сохранить другой.

Он дотрагивается до моего колена и смотрит мне в глаза.

– Ложь, которая наполовину правда, лучшая ложь.

Юг, 30 мая 1944 года

Поезд наконец-то останавливается в Байонне, и мы молча выходим в темноту. Напротив станции высятся многоквартирные дома, но ставни на окнах закрыты, будто жильцы покинули свои квартиры, хотя они, скорее всего, просто спрятались внутри.

– Давай пойдем к реке. Центр города должен быть за мостом.

Жан-Люк берет меня за руку. Когда мы сворачиваем за угол, то видим пару жандармов, идущих к нам навстречу. Я резко останавливаюсь.

– Просто продолжай идти.

Он толкает меня локтем.

Мы поднимаемся по извилистой улице к собору, город становится оживленнее, несколько человек, сидящих на веранде кафе, оборачиваются на нас, но их лица остаются безучастными. Мы проходим собор, приближаясь к небольшому отелю прямо за первым поворотом.

– Давай попробуем этот.

Жан-Люк толкает дверь, она открывается с громким скрипом, пробуждая задремавшую пожилую женщину за стойкой. Она смотрит на нас слезящимися глазами.

– Мы бы хотели снять номер на одну ночь, пожалуйста.

Его голос звучит слишком высоко, и он откашливается.

– Документы, – требует она, вытянув костлявые пальцы.

Я достаю свои документы. Она вырывает их у меня из рук, как голодная кошка, затем достает крошечные очки из верхнего кармана блузки и внимательно изучает. Она возвращает их, не сказав ни слова, и тянется за документами Жан-Люка. Она морщит нос, пока их изучает, затем резко вскидывает голову, на ее губах играет хитрая улыбка.

– Не женаты! – заключает она визгливым голосом.

– Мы как раз собираемся пожениться.

Жан-Люк улыбается своей самой очаровательной улыбкой.

– Значит, вы желаете раздельные комнаты, верно?

– Как скажете. – Жан-Люк громко вздыхает, а я смущенно отвожу взгляд.

– Так и скажу. Сколько ночей?

– Только одну.

– Значит, две комнаты, одна ночь – это будет стоить пять с половиной франков, включая завтрак и ужин.

Жан-Люк лезет в карман и достает несколько монет. Ее глаза блестят, когда она их пересчитывает.

– Можем ли мы купить немного молока? – спрашиваю я.

– Молока? – На лбу женщины появляются глубокие морщины.

– Для ребенка.

– Ребенка?

Я похлопываю по свертку в моих руках. Она и правда самая настоящая старая слепая летучая мышь.

– Ребенок! Не женаты. И ребенок!

Я ожидаю, что она еще раз поднимет цену, но вместо этого она спрашивает:

– Что же вы сама его не кормите? Вы ведь знаете, как трудно достать молоко.

– Я болела. Не могу его кормить.