Пока Париж спал - Рут Дрюар

– Дай мне взять его на ручки.

– Позже. Нам надо идти, а то мы не успеем ничего съесть. Эта старая кошелка будет только рада убрать наш ужин. Пойдем. Мы быстро вернемся.

В качестве закуски на ужин им подают паштет из непонятного мяса. Собака? Кошка? Если повезет, он окажется кроличьим. Затем приносят большую порцию восхитительного горячего овощного рагу. Выращивать овощи здесь очевидно проще, чем в Париже. Три старухи сидят за круглым столом в углу, а две пожилые пары сгорбились над своими тарелками в самом центре комнаты. Я ем быстро, проглатывая еду большими кусками, потому что хочу быстрее вернуться к Самюэлю. Иногда дети умирают во сне, эта мысль приводит меня в ужас.

– Шарлотта, хватит беспокоиться. Я поднимусь наверх и проверю его.

Но прежде чем Жан-Люк успевает встать, заходит бош.

– Bonsoir, mesdames, messieurs.

В ответ раздается тихое мычание, и я краем глаза вижу, как он садится, повесив салфетку за ворот. Остальные постояльцы продолжают есть еще тише, чем до этого.

Старуха-администратор, которая, оказывается, еще выполняет функции официантки, заходит, еле волоча ноги. Увидев боша, она делает шаг назад, ее лицо бледнеет.

Я наблюдаю, как она пытается прийти в себя.

– Bonsoir, господин Шмидт. – Она приближается к нему, вытянув руку, на ее губах играет фальшивая улыбка, искажающая ее морщинистое лицо.

– Bonsoir, madame. А где же сегодня ваша чудесная дочь?

– Ей нездоровится. Боюсь, у нее обострился гастрит.

Я изо всех сил пытаюсь не смотреть в их сторону, все внутри меня сжимается.

– Очень жаль.

Даже не поворачиваясь, я чувствую, что бош откидывается на своем стуле и кладет свои ладони, похожие на лапы животного, на стол.

– Передавайте ей мои пожелания скорейшего выздоровления и скажите ей, что я надеюсь увидеть ее перед уходом.

Последние слова он произносит с нажимом, давая понять, что это приказ, а не просьба.

– Ей правда нездоровится. Вы ведь не хотели бы случайно заразиться.

– Я рискну. Скорее заражусь чем-нибудь от тухлого паштета, который вы здесь подаете.

– Давай уйдем, – шепчу я через стол Жан-Люку.

– А как же молоко? Оно нам скоро понадобится. Возвращайся в свою комнату. Я спрошу на кухне.

Бош громко прочищает горло, затем откусывает тост с громким хрустом. Не оборачиваясь, я выхожу из столовой и бегом поднимаюсь по лестнице, радуясь, что возвращаюсь в нашу тихую маленькую комнату.

Ребенок бормочет что-то в своей кроватке. Я беру его на руки, мягко укачиваю и напеваю песню, которую в детстве мне пела мама.

Dodo, l’enfant do L’enfant dormira bien vite Dodo,

l’enfant do L’enfant dormira bientôt.’

Внезапно на меня волной накатывает тоска по дому. Я уже скучаю по маме: по тому, как она беспокоилась, где мы возьмем еду к следующему обеду, по ее постоянно хмурому лицу, по ее сдержанной, но сильной любви к семье.

Через несколько минут в комнату входит Жан-Люк.

– Я взял молоко, все в порядке.

– А что бош? Он говорил с тобой?

– Нет. Ему не до нас. Он приходит сюда из-за девчонки.

– Бедная девочка.

Я не могу представить себе, какого это – быть с кем-то, кого ты ненавидишь, прикасаться к нему, целовать его. Я вздрагиваю от этой мысли, но меня беспокоит другое.

– Кажется, малыш снова голоден.

– Не может быть. Он ел только час назад. Попробуй положить свой палец ему в рот.

Я осторожно кладу мизинец ему в рот и удивляюсь силе, с которой ребенок начинает его сосать. Я меняю положение на кровати: сажусь и кладу его себе на колени. У меня внутри все сжимается – так я хочу защитить этого ребенка.

– Жан-Люк, все ведь будет в порядке, правда?

– Правда. Это лучшее, что я когда-либо делал в жизни.

Он наклоняется над ребенком и целует его в макушку. Затем он смотрит на меня.

– Шарлотта, спасибо тебе за все.

Он нежно целует меня в губы.

– Но что с его родителями? Как ты думаешь, что будет с ними?

Мне становится стыдно за то, что я так счастлива, пока настоящих родителей Самюэля высылают черт знает куда.

– Им будет очень плохо, но им хотя бы не придется наблюдать, как их ребенок проходит через все те ужасы, которые ожидают их. Теперь это наша задача – позаботиться о нем.

Жан-Люк аккуратно забирает у меня малыша, кладет в кроватку, затем возвращается на кровать и усаживается рядом со мной, прислонившись спиной к изголовью. Поворачивается ко мне лицом, улыбаясь, как обычно, лишь одной стороной рта. Я улыбаюсь ему в ответ, меня наполняют тепло и спокойствие. Кажется, будто мы семья. Конечно, я знаю, что мы не настоящая семья, а Самюэль не наш ребенок, но все же позволяю себе отдаться этой фантазии, потому что на душе так хорошо. Мне хочется позаботиться о них обоих, защитить их, окутать теплом и любовью. Я бросаю взгляд на кроватку в углу комнаты, из которой доносится лепетание младенца.

– Шарлотта, я серьезно.

Жан-Люк наматывает прядь моих волос на палец.

– Это лучшее, что я сделал в жизни. Я бы не справился без тебя. Ну, может, и справился бы, но все было бы по-другому.

Он целует меня в щеку.

– Я знал, что внутри ты такая. Дикая.

Не уверена, что я дикая, и на мгновение я начинаю переживать, что он считает меня более смелой, чем я есть на самом деле. Что же будет теперь, думаю я. Меня наполняют радость и трепет, пульс громко стучит у меня в ушах. Я хочу сказать что-то, но слова застревают у меня в горле.

– Думаю, нам стоит поспать.

Он целует меня в лоб.

– Завтра нас ждет длинный день. Я возьму ребенка к себе, ночью он может захотеть поесть.

Он кладет бутылочку себе в карман, поднимая ребенка одной рукой, а кроватку – другой.

Юг, 31 мая 1944 года

На следующее утро мы завтракаем в столовой; перед нами корзинка черствого хлеба и миска с коричневой жидкостью. Видимо, джем и кофе здесь в дефиците, как и в Париже. Мы быстро едим, а затем отправляемся в Сен-Жан-де-Люз. Сперва мы должны добраться до Биаррица, он всего в восьми километрах отсюда. Оттуда мы могли бы выйти на прибрежную дорогу, но немцы перекрыли ее, возведя там «Атлантическую стену». Теперь нам придется пробираться по полям и фермерским угодьям, которые простираются за побережьем.

Когда мы пересекаем открытую местность, то старательно высматриваем нацистские отряды, но по пути встречаем лишь старуху, которая собирает дрова. Крупные капли росы свисают с длинных листьев травы, и наша обувь намокает, пока мы идем по полям, брошенным на произвол судьбы. Мы идем молча, слышны только звуки наших шагов, наше дыхание и отрывистое пение птиц. Жан-Люк несет Самюэля в перевязке, которую он соорудил из длинной наволочки, обмотанной вокруг его груди.