Дважды коронован - Владимир Колычев

– Но я тебе не предлагал... – В поисках защиты Сахарок посмотрел на Спартака, но тот лишь отвел взгляд в сторону.

– Если ты кому-то что-то предложил, то и мне предложить хочешь, только стесняешься, – гнусновато засмеялся Крыж. – Правильно, Шрам?

– И мне предложить хочет, – хохотнул Шрам.

Он лежал на «пальме», на третьем ярусе, над Крыжом. Может, и не самое удобное место, зато в блатном углу, а это уже вопрос престижа. Для него это главное, и за одно это его уже можно уважать. Хотя, честно говоря, Спартак не очень его жаловал. Видимо, потому, что Шрам был в пристяжи у Пятака. А сейчас он как бы сам по себе, в друзья к Спартаку не набивается. Так же, как и Крыж. Хотя ни тот слова ему поперек не скажет, ни другой. Боятся его, потому и уважают.

Да и не собирается Спартак брать их к себе в пристяжь. Это со шнырями все просто – тут без разницы, что за человек он по жизни. А в свиту нужно брать людей проверенных, таких, с которыми и в огонь, и в воду. А в камерной блатоте Спартак не был уверен. Как Пятака предали, так и от него, в случае чего, отрекутся. С такими друзьями, как говорится, и врагов не нужно. Уж лучше на самого себя рассчитывать целиком и полностью, чем на них хоть в чем-то полагаться.

– Мне тоже перину застелишь, – сказал Шрам. – И стену протрешь, и шконку тоже, чтобы пыли не было...

– Но я не хочу! – Сахарок испуганно смотрел на Спартака, но тот лег на свою шконку и закрылся от него шторкой. Сам напросился, сам пусть и шнырит.

Вскоре ситуация начала выходить из-под контроля. Сахарок взял тряпку, забрался на третий ярус, сделал все, что требовал от него Шрам. Протер тряпкой и ту часть стены, о которую терся на своей шконке Крыж. И постель ему приготовил. Но это было только начало.

– Ну ты молоток, Сахарок! Век не забуду! – уважительным с виду тоном поблагодарил его Крыж. – Дай пять!

Наивный Сахарок потянул к нему руку, но блатной, вместо того чтобы ее пожать, похлопал себя правой ладонью по животу.

– Слушай, Сахарок, а у тебя на воле друг был?

– Друг? Да, был... Ну, и был, и есть...

– А он тебя ждет?

– Зачем ему меня ждать? Он же не женщина...

– Эх, Сахарок, знал бы ты, какой коварный это народ, женщины... Да, кстати, а тебе Леонтьев нравится? Ну, песня у него есть такая, милый друг, э-э, как там дальше?

– Милый друг, не скучай. Я вернусь, ты так и знай... – повелся Сахарок. – Дальше не помню.

– Значит, он все-таки тебя ждет.

– Кто?

– Ну, твой милый друг.

– Зачем ему меня ждать? – дрогнувшим голосом повторил парень. Похоже, он все-таки учуял подвох.

– Он же твой милый друг. Ты же сам про него спел. Милый друг, все такое. Ты на киче, а он тебя дождаться должен...

– Да не должен он ничего!

– Но ты же пел про него. Про своего милого голубого друга. Значит...

Вывод напрашивался простой, тупой, но железобетонный. Сахарок будет все отрицать, но Крыж в конце концов дожмет его. И ответить ему Сахарок не сможет, потому что кишка тонка. Окончательно зачморят парня, опустят ниже плинтуса. Под нары не загонят: Спартак не позволит. Но где-нибудь в дýше Крыж может с ним что-нибудь сотворить. А потом скажет, что все «по понятиям». И попробуй докажи, что это не так...

– Тему закрой! – с мрачным видом потребовал Спартак, поднимаясь со шконки. Крыж заткнулся, а он грубо толкнул Сахарка, чтобы тот отошел от него подальше. – Если чего-то не догоняешь, лучше молчи. Рот себе зашей и молчи. А то кое-что другое расшить придется. Тут озабоченных портных валом, так тебе нашьют, что не унесешь... Ты меня понял?

– Да, – жалко кивнул Сахарок.

– Что ты понял?

– Молчать буду.

– И все? А мозгами шевелить не надо?

– Да я ему все объясню, – кивнул Тёма.

Он с признательностью смотрел на Спартака за то, что тот не позволил довести дело до греха. Пятак бы точно не осадил Крыжа, еще и сам бы подключился. И опустили бы Сахарка за милую душу.

– Объясни. А то влипнет, не отклеишь.

Спартак сам взял тряпку, протер стену, убрал пыль со шконки, застелил белье и накрыл его одеялом. Он и фотографии потом повесит, свои, и стену ковром занавесит. Все сделает как надо, чтобы создать максимально возможный комфорт. И если придется, будет драться насмерть за право на достойную жизнь.

* * *

Начальник оперчасти был старше Спартака лет на пятнадцать и, похоже, всерьез считал, что может называть его сынком.

– Ты пойми, сынок, дело очень серьезное, – изображая отцовское сочувствие, уныло вздохнул он. – На сотрудника милиции покушался, человека в изоляторе убил. Это высшая мера наказания, это смерть...

– У нас мораторий на смертную казнь, – кисло посмотрел на него Спартак.

Неделя прошла после разговора с начальником изолятора, он уже думал, что дело Берестова спустили на тормозах. Но нет, игра в его ворота продолжалась, и тут главное – не пропустить мяч.

– Сегодня мораторий, а завтра, глядишь, размораторий... А если мораторий так и останется, до конца дней своих сидеть будешь. И не здесь, а в спецколонии на Огненном; там не жизнь, там кошмар. И смерть – как спасение...

– Не трогал я Пятака.

– Но есть свидетель, и он готов дать показания.

– Когда даст эти показания, тогда и поговорим.

– Даст. Если я очень этого захочу. Но зачем человеку жизнь ломать? Его же и убить могут...

– Могут.

– Зачем тебе еще один грех на душу брать?

– Я-то здесь при чем?

– При том, что все от тебя зависит. Признаешься в убийстве Берестова, и дело с концом.

– А если не в чем признаваться?

– Ты не признаешься, судья тебя признает. А это – вышка. Но если добровольно признаешься, смягчишь себе приговор. Берестов за мокрое дело сидел, он тот еще выродок. Первый раз за грабеж сел, потом за разбой, и сейчас то же самое. Человек пять на нем трупов. Ты, можно сказать, благое дело для общества сделал, судья это оценит...

– Верю, охотно верю. Но не убивал я Пятака. Он сам.

– И кто тебе поверит?

– Поживем – увидим.

– Зря, Никонов. Зря ты упрямишься. Если боишься, что кто-нибудь спросит за Берестова, так некому за него заступиться. Не жалует его братва. Я говорю за серьезных людей...

– А я говорю, что ничего не боюсь. И Берестова не убивал.

– Ну да, ты же у нас в авторитете, за камерой смотришь.

– Смотрю. А что?

– Говорят, порядок у тебя. Людей в обиду не даешь, беззаконие пресекаешь.

– Беззаконие? Мне ваш закон до лампочки. У меня свой закон.