Уйти от себя… - Фридрих Незнанский

В школе явного расстройства психики никто не замечал. Хотя отмечали ее тяжелый, неуживчивый характер. Внешне она напоминала элегантную польскую пани, обувь всегда носила на каблуках. Походка у нее была стремительная и легкая. Волосы красила в ярко-рыжий цвет, потому что от корней они отрастали абсолютно седыми. Характерный иудейский разрез зеленых глаз, типичный еврейский нос, звучное имя Регина Самойловна — такой помнили ее ученики, которых она выпускала каждый год еще двадцать пять лет. Строгая учительница не церемонилась с нерадивыми учениками. Ее считали излишне нервной и злой. Школьники ее боялись. Поэтому слушались и немецкий учили так старательно, как никакой другой предмет. В приступе ярости она могла схватить цепкими пальцами за ухо и так крутануть, что ухо потом горело весь урок. В быту учительница говорила на странной смеси польского, украинского и русского языков. Немецкий знала безукоризненно. Ее странные фразы передавались, как анекдоты. Самой знаменитой была «Закройте окна, бо скво́зняки лётают!» Польские ударения она так и не искоренила из своей речи.

Обожаемый Няма, чудом оставшийся в живых, закончил Львовский мединститут и остался работать во Львове. Родители старились. Умер отец, через два месяца мать, через неделю Паня. Не смогла жить без своих хозяев, с которыми за многие годы сроднилась и любила их болезненной любовью. Когда они где-нибудь задерживались, домработница всегда сидела в прихожей на сундуке. Ждала, уставясь немигающими глазами в дверь и крепко сжимая переплетенные пальцы. Няма был к ней очень привязан, но считал странной. К тому времени у него самого была семья: жена, врач-терапевт Роза Давидовна, и три сына — сероглазые кудрявые мальчики, так похожи на него в детстве.

Похоронив родителей, Наум Моисеевич еще год жил во Львове. Но когда на Украине усилились антисемитские настроения и по вечерам в семье обсуждались неприятные инциденты, с которыми все чаще сталкивались Кацы, решено было уехать. Квартиру продали и неожиданно для всех подались на юг. В Россию. Хотя друзья очень рекомендовали эмигрировать. В Тихорецке купили небольшой домик, оставались деньги, и решено было их не тратить. Ребята все чаще заговаривали о том, что их друзья уже давно хорошо устроились в Европе и Америке. Но как только разговор заходил об эмиграции, получалось, что дорога им только в Израиль.

Вторая мировая война уничтожила всех ближних и дальних родственников, за границей никого из близких не было. А в Израиль ехать никто из Кацев и не помышлял. Там вечная война, теракты и взрывы, обязательная воинская повинность, а одной войны на семью Кац уже хватило с лихвой. Наум Моисеевич перевез большой портрет братьев в Тихорецк и повесил в гостиной. Старшие, навеки семилетние, братья улыбались ему мягко и нежно. Он их совсем не помнил, но сильно тосковал. Родительская фотография, где папа — седой и важный и мама — с перманентом и ярко накрашенными губами, стояла на тумбочке в спальне. Рядом крошечная фотография Пани. Когда-то она снималась на паспорт, и Наум Моисеевич выпросил у нее одну фотографию.

В поликлинике его приняли с распростертыми объятиями. Свои зубные врачи были, но такие плохие, что даже сами не решались друг у друга лечить зубы. С приездом Наума Моисеевича уважение к званию врача-стоматолога сильно возросло. Люди шли только к нему. Один зубной врач перешел в рентген-кабинет, второй стал работать на «скорой помощи». Если бы в поликлинику не прибыли два выпускника Краснодарского медицинского института, Науму Моисеевичу пришлось бы совсем тяжело. Но ребята, к счастью, попались толковые, им тоже можно было доверить свои зубы.

Олег Куренной обратился именно к Науму Моисеевичу, поскольку до смерти боялся лечить зубы. А раз уж решился, то лучшего врача не найти. Рентген показал, что под коронками у него не все благополучно. А чего удивляться? Олег годами не посещал зубного врача. Как сказал Кац — вовремя пришел, но опоздал лет на пять. И весело рассмеялся. Он понял, что пациент дрожит от страха и надо его поддержать.

Олег откинулся в зубном кресле и дико таращился на совсем старенького седовласого кудрявого человечка. Рот он открыл так широко, что у него свело челюсть. Наум Моисеевич что-то ласково приговаривал, и Олег вскоре немного успокоился. В голове роились мысли о том, что он попал к чудо-доктору и надо радоваться, что того забросила судьба в город Тихорецк. Лечение зубов прошло успешно. Улыбка Олега теперь ни у кого не вызывала уголовных ассоциаций. Зубы ослепительно блестели белой керамикой, совсем как настоящие.

В Тихорецке в одном из магазинов Олег подобрал приличный костюм и несколько дорогих рубашек. Тратиться на чемоданчик ужас как не хотелось, и он купил темно-синюю спортивную сумку с надписью «Найк». Может, он спортсмен, едет домой в отпуск после спортивных сборов. Правда, подводило отсутствие пальца на руке. Но всегда можно было сказать, что палец отстрелили случайно на охоте или попал в аварию. Придумать можно было что угодно, в зависимости от ситуации. Фантазия у Олега всегда работала хорошо. Он в школе сочинения писал на свободные темы так, что учительница Оксана Петровна их зачитывала всему классу, удивляясь только его чудовищной безграмотности. Правил Олег не учил, учебники по русскому языку игнорировал. Книги читал редко и только про путешествия и бандитов.

Он обожал колесить по краю, пересаживаясь с поезда на поезд, заводя знакомства с людьми. Внимательно выслушивая их пьяные откровения, не уставал поражаться доверчивости случайных попутчиков. Олег давно понял, что людям надо, чтобы их кто-то выслушал. Говорить каждый умеет, всем хочется быть в центре внимания, а вот молчать и слушать человека не каждому дано. Иногда можно подбрасывать сочувственные реплики, но главное — слушать и почаще подливать в чарку вино или водку, это уж что больше любит клиент. Обычно такие клиенты приглашали его к столику, на котором уже стояла бутылка. Хорошенько приложившись к ней и проникшись доверием к скромному, хорошо одетому спутнику, они не скупились и заказывали официанту очередную бутылку. Как правило, дело заканчивалось одним — клиент засыпал, уронив голову на стол. Олег делал вид, что пытается разбудить своего собутыльника, приподнять непослушное тело, но человека хватало только на то, чтобы слабо взмахивать руками, что-то нечленораздельное мычать и тут же опять безвольно валиться на стул. Этого времени вполне хватало, чтобы «обработать» спящего мертвецким сном пассажира и препоручить его заботам официанта. Потому что Олегу, дескать, пора уже сходить, а товарищу еще ехать и ехать. Нехай трошки поспит, а проспится — расплатится. Официантов такой расклад вполне устраивал. С проспавшегося можно было содрать и лишнее, он уже ничего не помнил. Они не учитывали только одного — после тщетной попытки заботливого собутыльника привести в чувство своего корефана в карманах у спящего оставалась разве что небольшая горстка монеток…

Олег уехал бы с Колькой, так хотелось перемен в жизни! Но батяня и братан и слышать об этом не хотели. Батя был уже старый, чтобы шашкой размахивать, а вот братан увлекся своими казацкими скачками и прочими прибамбасами и даже дома завел строгие порядки. Олег теперь не мог отлучаться так часто, как он этого хотел. Брат держал своих казаков в ежовых рукавицах. Он знал о вылазках младшего брата, но до сих пор смотрел на это сквозь пальцы. Совсем недавно они действовали в одной бригаде, наводя страх на всю округу. Время от времени устраивали вылазки на Тихорецкую, когда получали необходимую информацию. Свои люди вовремя доносили о выгодной добыче, ради которой можно было рискнуть. Старший брат мог грамотно спланировать налет на вагоны с ценным грузом, когда состав останавливался на Тихорецкой всего на несколько часов, пока его вагоны перецепляли по разным направлениям. Банда быстро разгружала нужный вагон и перетаскивала добычу в укромное место, в ангар, который арендовал городской подельник Куренного. Находился покупатель, и Куренной все продавал оптом, чтобы поскорее избавиться от награбленного.