Войны Рима в Испании - Гельмут Симон

Самодостаточность (αύταρκεία) играет большую роль также и в материале, который дополнительно излагает о Вириате Диодор (XXXIII, 7, 3; 8), подобно анекдоту о временах могущества Вириата, где приводятся примеры столь часто упоминаемой continenta героя (XXXIII, 7, 2: лишь немного хлеба и мяса). Все сводится к стоическому «жить по природе» (άκολούθως τή φύσει ζη) (7, 7). Проблема образования затрагивается: хотя Вириат и нуждается в «общем образовании» (έγκύκλιος παιδεια) (7, 7), однако он опирается на αύτοδίδακτος καί αδιάστροφος φύσις (7, 3), на свою неиспорченную природу, будучи в известной степени человеком «золотого века» в посейдониевом смысле, чему очень хорошо соответствует многократно засвидетельствованная источниками простота образа жизни (Diod., XXXIII, 1, 1; Dio Cass., XXII, 73, 2; Auct. de vir. ill., 71, 1). Он определенно уподобляется с помощью эллинистических терминов как благодетель (εύεργέτης) и спаситель (σωτήρ) своих соотечественников мудрецам незапамятных времен.

Вновь вернемся к лузитанам. Отряды Вириата после его погребения выбрали себе нового предводителя по имени Тавтал (Арр. Iber., 72, 320; у Диодора (XXXIII, 1, 4) — Тавтам) и под его руководством предприняли еще одну наступательную акцию против побережья, цель и объект которой не до конца ясны. Целью мог быть Сагунт или, что также вероятно, Новый Карфаген[253]. Во всяком случае, римляне отогнали лузитан и те были вынуждены в итоге пересечь Бетис с юга на север. Но здесь их вновь атаковал Цепион, и они, наконец, прекратили сопротивляться (Арр. Iber., 72, 321). Тавтал и его войско сдались (Арр., Loc. cit.; Diod., XXXIII, 1, 4). Идя на эту deditio, лузитаны действительно были готовы выполнить все требования победителей, а Цепион соглашался предоставить им гарантии того, что будет рассматривать их как подданных Рима. Они должны были выдать оружие, а за это получали землю для поселения, так что теперь у них не было нужды совершать разбойничьи набеги (Арр. Iber., 72, 321; Diod., XXXIII, 1, 4) — запоздалое после долгих бедствий выполнение обещаний, данных Гальбой и нарушенных в 150 г. до н. э. Эта поселенческая акция началась, по-видимому, уже в 138 г. до н. э. и в таком случае должна была быть продолжена и завершена консулом этого года Децимом Юнием Брутом, который получил командование в Дальней Испании. Брут предоставил лузитанам для заселения основанную им колонию Валенцию и область вокруг нее[254]. Тем самым спокойствие в Hispania Ulterior в целом на длительное время было восстановлено.

Часть описанных событий в Дальней Испании и связанных с ними событий в Риме произошла еще до весны 139 г. и тем самым до переговоров, которые начались в Риме по поводу мирного договора Помпея с нумантинцами. Это, с одной стороны, трудности, связанные с отъездом Квинта Цепиона в его провинцию (Ер. Oxyrh. 54, Z. 182—184) и предположительно принятие закона, запрещавшего два воинских набора в течение одного года (Ер. Oxyrh. 54, Z. 177—178), заключение Фабием Сервилианом мира с Вириатом и его утверждение народным собранием (Арр. Iber., 69, 293—295; Liv., per. 54; Ер. Oxyrh. 54, Z. 185-186; DiocL, XXXIII, 1, 4; Charax, fr. 27). С другой стороны — решение возобновить войну с лузитанами, принятое по настоянию Цепиона (Арр. Iber., 70, 296—298). Все это образует фон для переговоров, во время которых последние решения, направленные против Вириата, продемонстрировали ужесточение политики римлян. Большинство сената открыто отвергло умеренную политику по отношению к врагам в Испании[255]. С этой позицией сената и, естественно, с жестокой враждой различных влиятельных лиц, о которых мы уже говорили, должен был считаться Помпеи, и это во многом определило его поведение.

После прибытия Помпея и нумантинцев в Рим был созван сенат, перед которым обе стороны изложили свои позиции. Это заседание сената вел, по-видимому, Гней Кальпурний Пизон, к ведению которого, вероятно, относились дела в Италии. Нумантинцы снова объяснили, что заключили договор с Помпеем, а тот категорически отрицал это, причем он утверждал, что речь шла о deditio, которую теперь нумантинцы не хотят признавать[256]. Сомнительно, смог ли Помпеи убедить кого-либо из сенаторов в том, что он говорит правду[257]. Скорее стоял вопрос о том, найдет ли Помпеи достаточное число сторонников, которые согласятся с его аргументацией (вопрос о его популярности см. выше, гл. III, § 2). Возможность принятия договора (не важно, с какими последствиями для Помпея), насколько мы видим, даже не ставилась на обсуждение. Многочисленные противники homo novus'a в самых резких выражениях высказывались о «в высшей степени» позорном, по их мнению, договоре[258], который был заключен без согласия сената. Поэтому они предлагали расторгнуть договор и выдать Помпея нумантинцам (Cic. De off., III, 109). Весь этот спор, равно как и позднейшие дебаты по поводу Манцинова договора, демонстрируют единство мнений по двум пунктам, хотя противоположная точка зрения, основывавшаяся на соображениях совести, все же давала себя знать[259]. Во-первых, договоры, заключенные полководцами, нуждались в признании сената, чтобы обрести правовую силу, — для партнеров Рима по соглашению обстоятельство крайне невыгодное. Во-вторых, по отношению к ним непризнание заключенного договора означало его нарушение, которое, однако, могло быть искуплено выдачей римской стороной врагам лица, заключившего договор (это имеет решающее значение). Помпеи ожесточенно защищался от упреков и требований своих врагов (Cic. De off., III, 28), поскольку речь шла о его политическом существовании, даже о жизни и смерти. Уже защитительная речь Помпея содержала упреки в адрес его предшественника Метелла.[260] На последнем этапе своей кампании Помпеи фактически располагал лишь войском из новобранцев (Арр. Iber., 78, 334). Причины этого, я полагаю, мы можем узнать. Оказавшись в столь опасном положении, Помпеи не побоялся представить замену войск как происки врагов.