Небо без звезд - Джоан Рэнделл

Никогда не входила она сюда украдкой.

Без разрешения.

Оглянувшись через плечо и убедившись, что в коридоре пусто, девушка сильнее толкнула дверь, сделав щель пошире, чтобы можно было протиснуться. И еще раз тревожно огляделась. Скоро должен был начаться Урок Спокойствия. Значит, сестры соберутся в общей комнате, а отец примется готовить обед.

Несколько минут у нее было.

Алуэтт глотнула воздуха и на цыпочках вошла внутрь.

Обстановка в жилище Гуго Торо была скудная. Только узкая кровать, опрятно укрытая грубым одеялом, стул с прямой спинкой и маленькая тумбочка с простенькой настольной лампой. Ни полок, ни книг, а для одежды узкий чуланчик-ниша.

Но может быть – всего лишь может быть, – в этой полупустой комнате скрывалось что-то еще. Алуэтт и сама толком не знала, что именно. Хоть что-нибудь, что помогло бы найти ответы на вопросы, которые ее мучили.

Почему у отца на руке тюремный номер?

24601.

Алуэтт прошла на середину помещения и встала на колени, чтобы заглянуть под кровать. Там она ничего не нашла, кроме легких катышков пыли. Девушка запустила пальцы под тюфяк и приподняла его, обнажив пружины рамы. И здесь ничего. Ее взгляд перебежал к тумбочке. Не поднимаясь с коленей, она повернула маленькую ручку и потянула дверцу на себя.

Внутри сидела ее старая пластмассовая кукла.

Алуэтт качнула головой.

– Катрина? – удивленным шепотом спросила она. Эту куклу она не видела с детства. И всегда считала, что отец ее выбросил, когда дочь переросла игрушку. А она, оказывается, вот где.

– Катрина, – повторила Алуэтт, дотянувшись до куклы и перебирая пальцами ее тугие нейлоновые кудряшки. И сразу все ее тревоги словно бы растаяли. Как в детстве, когда она просыпалась от ночного кошмара и находила рядом Катрину, готовую ее утешить.

Держа куклу перед собой, Алуэтт рассматривала ее маленькое личико и вылинявшее желтое платьице. Взгляд задержался на пустом рукаве. Она попробовала припомнить, каким образом кукла лишилась руки, но воспоминание было слишком смутным. Прозрачным и невесомым, так что не ухватиться. И чем сильнее Алуэтт напрягала память, тем дальше оно отступало, как зудящий прыщик, до которого никак не дотянуться, чтобы почесать.

Все еще обнимая куклу, Алуэтт поднялась на ноги и медленно закружила по комнатке, заглядывая во все щели и темные углы. Наконец она добралась до чуланчика и сдвинула отгораживавшую его занавеску. Одежда и фартуки Гуго были, как всегда, опрятно сложены на трех полках, а внизу стояла запасная пара полотняных туфель. Алуэтт вытащила брюки и свитера, осторожно пошарила по полкам. Все как всегда. Ничего необычного.

Она вздохнула.

Все было напрасно. Тут она точно не найдет ответов. Здесь не таится никаких странностей. Девушка уже готова была отступиться.

И тут она увидела кое-что необычное.

Какой-то отблеск, блик в глубине шкафа, на верхней полке. Все чуланы убежища были выбиты прямо в камне, так что их задние и боковые стены не отличались от стен комнаты – такие же темные и неровные. А в глубине отцовского шкафа лежало что-то такое гладкое, что этот предмет блестел в полумраке.

Отложив Катрину, Алуэтт сдвинула одежду на верхней полке и потянулась рукой в глубину.

– Что же это? – прошептала одна, изумляясь тому, что нащупали ее пальцы.

Задняя стенка чуланчика вовсе не походила на каменную. Она была гладкой, мягкой, едва ли не теплой. Как кожаная обивка кресел в библиотеке.

Не колеблясь ни секунды, Алуэтт схватила стоявший в углу стул, передвинула его к шкафу и вскочила на сиденье. Теперь ей стал виден таинственный предмет на верхней полке – это был ящик. Вернее, старый кожаный чемодан с блестящей металлической ручкой.

Вытащив его из тайника, она осторожно перенесла находку на кровать.

Кожа вытерлась и исцарапалась, на крышке с двух сторон блестели замочки. Быстро управившись с ними, Алуэтт уже собиралась поднять крышку, но удержала руку. Ей вдруг стало стыдно. Можно ли так поступать? Рыться в отцовских вещах? Разве это не предательство? Он ведь доверяет дочери.

Любит ее всем сердцем.

Но тут она напомнила себе о вчерашнем каторжнике из Трюмов и о бугорках на руке у отца. Ясно, что в этом отец ей не доверял.

Алуэтт откинула крышку.

И поняла, что надежды ее не оправдались.

Чемодан был полон одежды. Старого, линялого, выцветшего тряпья. Скорей всего, отец носил эту одежду до того, как оказался в Обители. Алуэтт быстро перебирала аккуратно сложенные стопки, и ее разочарование росло с каждой очередной заурядной рубахой, шерстяным свитером, парой брюк. Еще раз вздохнув, она принялась укладывать все обратно, когда что-то звякнуло на полу.

Что-то выпало из кармана. Алуэтт увидела маленькую прямоугольную титановую коробочку. Она блестела в тускло освещенной комнате.

Алуэтт очень осторожно подняла коробочку и всмотрелась в ее причудливый декор: да это ведь шкатулка. Ей подумалось, что прежде она не видела таких прелестных вещиц. Никогда. На крышке было резное изображение. Пара величественных созданий Первого Мира. Они сидели, подняв передние лапы над искрящейся планетой. Алуэтт поискала в памяти названия этих зверей.

Тигры?

Нет, эти были без полосок. Зато их морды солнечными лучами окружали косматые гривы. Как же называется это животное?

Лев – вспомнила вдруг девушка. Царь зверей, как она где-то читала. До чего же искусная резьба!

Она попробовала открыть шкатулку, но та, в отличие от чемодана, не поддавалась. Держалась крепко, как сжатый кулак.

Алуэтт повертела коробочку в руках: на удивление тяжелая. Ее пальцы погладили поверхность, и ладонь зазвенела от нежданного, странного тепла. Как будто кто-то обернул шкатулку уютным теплым одеялом.

– Maman.

Слово пришло к ней само. Словно кто-то шепнул его на ухо.

Алуэтт вздрогнула, услышав, что выдохнули ее губы. Она не помнила, чтобы хоть когда-нибудь говорила это слово. Ей просто некого было так называть. Но два слога знакомо и уверенно легли на язык, словно там им и было самое место. Девушка сглотнула, не отрывая глаз от шкатулки. Если это и вправду вещь ее матери, то почему отец никогда не показывал ей эту шкатулку?

За прошедшие годы Алуэтт, должно быть, тысячу раз расспрашивала его о матери. Какая она была? Как выглядела? Где жила? Отчего заболела? Но отец всегда скупо отвечал:

«Она любила тебя больше трех Солнц, Маленький Жаворонок. А большего тебе знать не надо».

Алуэтт столько раз слышала это, что в конце концов смирилась и перестала задавать вопросы. Однако при виде этой прекрасной шкатулки девушка вдруг ощутила боль в груди. Боль потери. Боль вины за то, что она так редко думала о матери.