Дивизия особого назначения. Освободительный поход - Фарход Хабибов

– К заводу проведена железнодорожная ветка?

– Да, до ближайшей станции четырнадцать километров.

– Как обстоит дело с горючим?

– У нас восемнадцать тонн бензина и пять тонн соляры для советских танков, наши же танки только на бензине.

– Какое количество боеприпасов к танкам?

– Боеприпасов у нас почти нет, мы на танках не воюем, мы танки ремонтируем, тем более через две недели наше предприятие должно было быть эвакуировано в Остланд, ой, извините, в СССР. Есть только те боеприпасы, что были обнаружены в танках.

– Майор Венцель, хотите жить? – спрашивает неожиданно Анюта, которая Бусинка.

– Да, фрау красный офицер, у меня дети и внук, я согласен выполнить ваши условия, только не убивайте меня.

– Она не фрау, она фройлян, но некультурному нацистскому дикарю это можно простить, и вообще, пока мы тут, вы будете помогать нашему инженеру, и когда будем уходить, гарантирую оставить вас живым, как и всех остальных лояльных к нам немцев. Все понятно, герр майор? – это уже я говорю.

– Так точно, господин офицер.

– Вахаев, ведите майора в цех, пусть сдает хозяйство Прибылову. Кстати, чей полк дежурит сегодня?

– Майора Топоркова.

– Понятно, я тогда посплю до утра, ребята, немец пусть в цеху спит, Третий Рейх временно кончился (конечно же, предполагаю, что посплю-таки с Бусинкой).

На заводе суки-немцы использовали рабский труд наших военнопленных, а до того как пленили множество бойцов РККА, тут работали поляки. Но поляки народ гордый и жадный, потому заводская администрация уже с 25 июня вытребовала себе наших военнопленных у своего командования, военнопленным платить же не надо (да их, бедолаг, порядком и не кормили), вот с 30 июня ребята сюда и поступили. Месяцок отработали на нациков, бац, мы их освободили. Всего из ста двадцати одного пленника оказывается лояльных присяге сто девять бойцов (а двенадцать предателей). Ну что ж, у нас пополнение еще на роту.

А Нечипоренко говорит, что освобожденные красноармейцы в основном танкисты, ну, стрелки, радисты, мехводы и большая часть ремонтники, и все из корпуса Хацкилевича[186]. То есть на заводе гитлеровцы собрали танкистов и механиков из Четвертой и Седьмой танковых дивизий Шестого механизированного корпуса. Как раз у нас прибыло танков, теперь будут у них экипажи, тут от Легостаева пришел сержант Нигматулин, мол, что-то интересное у особиста.

Нигматулин привел меня в бывшую казарму немцев, где в трех комнатах Легостаев устроил «особый отдел».

– Ну, сержант УГБ НКВД Легостаев, капитан Любимов по вашему приказанию прибыл!

– Товарищ капитан, я вас не вызвал, я вас пригласил посмотреть на удивительного персонажа. Вот знакомьтесь, капитан Каримов Абдувахоб. Может, это ваш сосед, тоже, оказывается, с Таджикской ССР.

Внимательно всматриваюсь в незнакомого бровастого брюнета. Нет, никогда не видел (а с чего он мне сосед?). Хотя где-то я это лицо видел, но вот где и когда, да и в какой шкуре, здесь или там, в будущем.

– Нет, Легостаев, я этого человека не знаю.

– Представляете, этот капитан, верный помощник Венцеля, – бывший танкист РККА. И по документам получается, что он ваш сосед, из одного района с вами. Вот я и поинтересовался, вдруг вы его знаете.

– Капитан Каримов, вы откуда? – спрашиваю у сидящего, потупив глаза, бровастика.

– Ничего не скажу, красные собаки, великий Гитлер вас всех победит, и я стану в нашем независимом Туркестане большим человеком.

– Дерьмом собачьим станешь ты, и не в Туркестане, а прямо здесь и сейчас, понял? Ты кто: узбек, таджик, туркмен?

– А ты кто такой, чтобы я тебе отвечал, грязный кафир?

Тут Легостаев не выдержал и, привстав, кулаком, во всю легостаевскую, засветил моему почти «соседу» в глаз. Глаз этого капитана Каримова зацвел всеми цветами радуги и начал пухнуть прям не по дням, а по секундам.

– Встать, сука, когда с командиром дивизии разговариваешь! – по энкавэдэшному грозно (но оглядываясь на Аню) крикнул Легостаев, и полусосед оторвал свой базис от стула.

– Капитан Каримов Абдувахоб, командир роты Т-26 10-й танковой дивизии.

– Откуда ты экс-капитан, кто по нации?

– Таджикская ССР, узбек, Ленинабадская область, Советский район, кишлак Бароз (блин, моя малая родина, родители мои оттуда, вот почему сосед-то).

– Почему ты, капитан, считаешь меня, воюющего за свою страну, кафиром, а себя, перешедшего к Гитлеру, хорошим мусульманином? Эмир Саид Алимхан[187], который держал твоих предков впроголодь[188] и в невежестве, значит, хороший мусульманин, а Ленин и Сталин, которые накормили нас, дали нам образование и веру в завтрашний день, кафиры? А не пошел ли ты вместе со своим эмиром и Гитлером в… (тут я наткнулся взглядом на Бусинку) в этот, как его, ну в ад.

И вообще, если я пошлю тебя на смерть, ты будешь вопить, что русские убивают узбеков, потому будем справедливыми. Легостаев, собери сюда ребят узбекской, киргизской, таджикской и туркменской национальностей, и пусть они решают судьбу своего земляка, этого гада, любителя «суверенного Туркестана».

Минут пятнадцать я матерился, тупо, грязно, скверно и совсем не по-джентльменски, у каждого джентльмена уши бы не только отвяли-завяли, но и отвалились бы на хрен (про себя, таки Бусинка же рядом, а рядом с дамой мат не комильфо). Йигитали с Мамбеткуловым проводили в это время собрание «Туркестанского комитета». А Легостаев и Абдувахоб смотрели на меня с открытыми ртами, ибо я выматерился вслух, да на трех языках: русском, узбекском и таджикском, причем ни разу не повторяясь (даже не переводя), усиливая свою «речь» немецкими и английскими фразами из порно (то-то у Аньки уши побагровели).

И тут вошли Йигитали, Болотбек, Алиджон и еще трое моих земляков-брюнетов.

– Товарищ капитан, все йигиты говорят, что этого хайвона[189] надо расстрелять, и чем раньше, тем лучше. Наши родители послали нас сюда на войну, чтобы защитить Родину и жен, матерей, отцов и сестер. Потому они, даже родственники, этого ок килинган[190] не простят ему предательства. Понимаете, у нас есть такая вещь, как джавонмарди, это переводится «молодой мужчина». Но это обозначает кодекс номуса[191] воина. Раз человек вышел на тропу войны, на «джанг»[192], то должен пройти этот йул[193] до конца. И его на этом пути может остановить только смерть. А если кто предаст Родину, переступит через джавонмарди, то он вне любых законов и его братья должны его убить, чтобы смыть позор с семьи. Только после смерти хоина[194] члены семьи могут ходить с поднятой головой. Вот поэтому мы все решили приговорить этого хоина к смерти, он не достоин жить. Тот, кто не имеет чести, тот не должен иметь жизни!