Лестница грез. Одесситки - Ольга Приходченко

У меня был строгий надсмотрщик – старшая сестра Алка, она трудилась в СУ-51 «Термоизоляция» старшим инженером, а после работы сразу бежала домой, чтобы проконтролировать каждый мой шаг. Это не бабушка, которую ничего не стоило обдурить. Алка всё тщательно проверяла, объясняла, и как-то незаметно я подтянула все предметы. Сама себе не верила: контрольные по математике написала впервые на «отлично», а наша математичка думала, списываю, на классной доске заставила решать уравнения и доказывать теоремы. А потом возмутилась: так ты самая настоящая лентяйка, буду спрашивать тебя на каждом уроке, пока эту лень не выбью.

За меня сестра только черчение делала. Засиживалась с ним допоздна, спать пора, а она соберёт мои манатки с письменного стола и меня зовет за собой на кухню, чтобы смотрела, а я уже ни чёрта не соображаю.

Но на какие жертвы пришлось идти ради этих успехов. Сначала забросила волейбол в своей спортшколе, а следом и музыку. А подружек бабка отваживала; только заявлюсь домой, на ходу что-то поглотаю и сяду позаниматься, они начинают ломиться одна за другой: где Олька. Дома очень не хотели, чтобы девчонки знали, что я мотаюсь на Новый рынок помогать маме, она там работала в лаборатории, проверяла качество привозимого на продажу мяса. У ставала так, что еле живой приползала.

Но, слава богу, что были субботы – на всю жизнь самый мой любимый день недели. И уроки можно отложить на воскресенье, и Алки дома нет, они у Ленки Довбненко, ее подруги, пульки преферансные расписывали, до полночи играли. А я вечером ехала в клуб портовиков и каждый раз в трамвае сталкивалась с компанией бойких девчонок. Многие были из нашей школы, но меня моложе. Намазанные, разодетые, с патлами, взбитыми под «бабетту», они спешили на танцы в клуб медработников, не столько поплясать, сколько поприкалываться. Да и подальше от родительских глаз, чтобы не видели, что их детки курят. Еще с восьмого класса мы начали этим баловаться во дворе и грызли какие-то орехи, чтобы дома не учуяли запашок самых дешевых папирос, на болгарские сигареты денег не было.

Среди этих девчонок мне больше всего была по душе Галка Рогачка. Она была круглой отличницей, шла на золотую медаль и мечтала о факультете иностранных языков в университете. Её у нас дома называли «чертом в юбке». Галка умела убедительно врать и прикольщицей была неповторимой. При знакомстве с ребятами могла скорчить такую рожицу, что даже если не хочешь смеяться, все равно расхохочешься. Языку неё был, что называется, без костей, и при этом еще и картавила, и заикалась, и пускала слюни, наконец, подсовывала мальчишкам под самый нос изогнутую ручку для поцелуя: вы имеете честь познакомиться с настоящей красавицей, только без соплей, пожалуйста. Её папа работал в порту заместителем главного бухгалтера. В Одессе это кое-что значило, во всяком случае, наша школьная кочегарка без угля никогда не оставалась.

Галке позволялось в школе всё. Не понравились учителя, её тут же перевели в другой класс. Тоже мне проблема… В восьмом классе она какой-то химией вытравила волосы и перестала быть совершенно тёмной шатенкой, а маме сказала, что её волосы просто сами выгорели на солнце. А кто бы в этом сомневался? Однажды к нам нагрянула комиссия, увидели Рогачку во всей ее красе и навалились на директора: кто это? Он проявил завидную реакцию и, не раздумывая, выпалил: наша пионервожатая. После этого случая к её законному прозвищу «Рогатая» прицепилось еще и «вожатая».

И представьте себе, она действительно была хорошей вожатой в пионерлагере одесского порта, который находился за 16-й станцией Большого Фонтана и куда ее устраивал на лето папа. При моем дедушке, который всю жизнь проработал в порту я во втором классе пробыла там полсмены, пока мои длиннющие косы не превратилась в логово вшей и гнид. Алка с подружкой Майкой устраивали на моей несчастной голове бои с ними, их было полно на газете, разложенной под моей мордой на столе. Я кричала на всю Коганку пока битва не была окончательно выиграна при поддержке нашей бабки, которой не впервой бороться с этой напастью. Если честно, я мечтала, что мне отрежут эти на доевшие косы и тогда, избавившись от них, сделаю себе короткую стрижку, как у других девчонок из лагеря. И симпатично, и мыть голову можно прямо под краном. Но сестрица с подружкой все мои волосы разобрали, аккуратно расчесали, еще бантики вплели, совсем как у пионерок из младших групп. Еще успеешь быть взрослой, приободрила меня Алка.

Так вот, хорошая вожатая Галка умела построить всех как на до. У нее была полная свобода действий, совершенно без контроля со стороны родителей. Это-то её больше всего устраивало. Несколько раз после отбоя я к ней наведывалась пообщаться. Втихую пили вино, курили – с другими такими же вожатыми, «достойными комсомольцами, верными ленинцами». Эти патриоты такие травили анекдоты, хоть стой, хоть падай, бесплатный плацкарт на Соловки обеспечен, если бы среди нас завелся стукач. Но кто об этом думал тогда?

То, что Галка не продаст, в этом я не сомневалась. Вот поручиться за Лильку Гуревич не могла. Та всё докладывала своей мамочке. Рита Евсеевна, правда, её никогда не продавала, но я нутром чуяла. Что можно было требовать от маменькиной дочки? Она по любому поводу обижалась. Крикнешь ей: Лилька, иди сюда! Надуется и не подходит. Начинаешь выяснять, какая её муха укусила. Она с вызовом: я не Лилька тебе, у меня не кошачье имя, я – Лилиан.

Елки-палки, как в Одессе закричать: Лилиан! Засмеют, будут тыкать в нас пальцами. Убеждать её, чтобы была ближе к народу, и народ тебя не забудет, бесполезно. Но я уважала и любила её за присущие только ей одной из всех моих подруг качества. Она была патологически наивна и простодушна. И очень начитанна, страшно любила кино, коллекционировала фотографии известных артистов. Я уже не говорю о ее блестящей памяти, кроссворды щелкала только так.

А для меня она еще служила хорошим прикрытием. Когда я объявляла: иду к Лильке, вместе уроки будем делать, никто не сомневался, что это так. А у самой в портфеле вместе с книжками была припрятана юбочка с кофточкой. Прямо в парадной у Рогачки они менялись местами со школьной формой, портфельчик сиротливо пристраивали в коридоре Галкиной квартиры. После наведения полного марафета, завершавшегося завязыванием «конского хвоста» на голове, мы тихо уплывали и минут через сорок всплывали в центре, чтобы размять наши юные ножки на Дерибасовской или Приморском бульваре. И замечали, что ножки-то ребятам, что тут же пристраивались за нашими спинами, приглянулись.

Но были дни, когда я официально школьную форму переодевала дома. Это когда шла на музыку в портклуб, захватив папочку для нот коричневого цвета с тисненым изображением Петра Ильича Чайковского по центру. Никто из моих родных в музыкалку не наведывался. Им вполне хватало лестных отзывов учительницы в моём дневнике, и они без сожаления выделяли деньги на оплату на следующий месяц. Как можно жалеть, ведь я посещаю занятия для полноценного развития своей личности, ну, не стану музыкантом, но музыка в жизни всегда пригодится.

Папочка с нотами однажды очень помешала, когда после урока сольфеджио мы с Галкой и с ещё одной девчонкой Татьяной из соседнего дома засобирались, естественно, в строжайшей тайне, на вечер танцев для рабочей молодежи, там же, в портклубе. Однако нас, малолеток, вычислили и спровадили дружинники. Но мы так просто не сдадимся, прорвемся. Перед очередным уроком музыки я купила билеты, якобы для старшей сестры. И в субботу с подружками протырились вовнутрь – под шумок, смешавшись с толпой. Мы опешили, услышав, что играет настоящий оркестр. Исполнял он такое… Сначала для отвода глаз, как везде, пару вальсов, потом танго, легкий фокстротик, а потом, не останавливаясь, так что народ взмок, твист, хали-гали, чарльстон, «семь сорок», а под конец – рок-энд-рол. И конца этой не нашей музыке, непонятно как проникшей сквозь железный занавес, не было видно. Все просили повторить. В школе никому об этом, иначе затаскают по разным комсомольским бюро и собраниям.