Короткая глава в моей невероятной жизни - Дана Рейнхардт

Мне стоит обсудить это с родителями.

Мама с папой сидят на крыльце. Там достаточно тепло, чтобы в свитере и пальто с кружкой чего-нибудь горячего посидеть на улице было бы в удовольствие. Я знаю, что они приложили немало усилий, чтобы я позвонила Ривке, чтобы проводила с ней время, но меня не покидает мысль, что, возможно, я перешла черту. Я только что пригласила Ривку и ее друзей сюда на Песах. Я вызвалась провести седер в доме моих родителей – истовых атеистов.

– Привет.

– Привет, детка. Будешь горячий шоколад? – спрашивает папа.

– Нет, спасибо. – Я сажусь на скамейку рядом с мамой и кладу ноги на стол. – По поводу Песаха…

– А, точно. Он уже скоро, да?

– Ага. Но Ривка не сможет его провести. Недостаточно хорошо себя чувствует.

– О, милая. Мне жаль. – Мама кладет руку мне на колено.

– Так что я предложила отпраздновать у нас дома. Я сказала Ривке, что она может приехать с друзьями и мы организуем седер. Я возьму на себя всю ответственность, обещаю. Узнаю, что нам нужно сделать.

Они обмениваются взглядами.

– Я очень хочу сделать это для нее. Это важно для меня.

Папа встает и втискивается на скамейку, так что я оказываюсь зажата между ними. Они оба меня обнимают.

– Ты готова к этому? – спрашивает папа. – Это может быть не так просто.

Я знаю, что он имеет в виду не только организацию седера. Я киваю и кладу голову ему на плечо.

Мы с Заком почти не видимся в школе, и я прекратила вкладывать в это какой-то особый смысл. Наши расписания просто не совпадают. Я также перестала ждать, когда же он со мной порвет. Перестала ждать, когда он расскажет мне, что не может ничего поделать, но любит Эми Флэнниган, даже хотя у нее уже есть парень. Я начала просто наслаждаться чем-то неподдельно прекрасным, происходящим между нами.

Сегодня у нас выдался редкий общий свободный урок. Мы находим в библиотеке уголок с диваном и минимальным количеством людей вокруг и снова притворяемся, будто делаем домашнее задание, а вместо этого просто болтаем. Я скидываю туфли, и он растирает мне стопы. Зак вызвался помочь мне с седером. Его родители и брат собираются прийти. Ривка приедет с тремя друзьями, которых мы видели в больнице. В общей сложности получается двенадцать че – ловек.

– Тринадцать, – говорит Зак.

– Нет, двенадцать.

– Нет, тринадцать, если считать Илию.

– Кто такой Илия?

– О, Симона. Тебе еще так много всего нужно узнать.

Я шлепаю его по руке:

– Не поучай меня.

– Ладно. Илия – это пророк. Ему нужно оставить место, налить стакан вина, и тогда, предполагается, он посетит твой дом во время седера.

– Ну, тогда, полагаю, мне стоит добавить еще одно лицо в список покупок.

Зак предлагает сходить к раввину, который проводил для него бар-мицву, за советом и инструкциями. Я напоминаю Заку, что места поклонения вызывают у меня мурашки, и я не очень хорошо отношусь к священнослужителям, будь то пастыри, раввины или монахи.

– Не волнуйся. Ты полюбишь рабби Кляйна. Он классный. И, думаю, нам самим это не по зубам. Можно воспользоваться его помощью. В смысле, я мог бы пойти поговорить с папой и позволить ему помочь нам, но тогда у нас в итоге получился бы тот же старый седер, который мой папа устраивает каждый год. Было бы веселее устроить его самим. Думаю, Ривка бы оценила.

Мне не остается ничего другого, кроме как поцеловать его.

Мы назначаем встречу с рабби Кляйном через несколько дней. Потом Зак рассказывает мне, что он раввин в храме Исайи, я вспоминаю, что видела его на демонстрации по поводу городской печати в октябре. Вспоминаю, что он лысый и с коротко подстриженной бородкой. Вспоминаю, как убедительно он говорил о важности отделения религии – любых религий! – от светской жизни. Возможно, Зак прав. Возможно, я полюблю этого рабби Кляйна.

Когда мы приезжаем, он обнимает Зака и взъерошивает ему волосы, словно тот еще ребенок. Зак делает шаг назад, обнимает меня одной рукой и говорит:

– Я хочу познакомить вас с моей девушкой, Симоной.

Моей девушкой, Симоной.

Я пожимаю раввину руку. Он кажется просто обычным парнем. Не знаю, чего я ожидала на самом деле. Точно не черной рубашки с белым воротничком. Я знаю достаточно, чтобы понимать, что эта униформа не принята в синагогах. Но полагаю, я ожидала увидеть какой-то явный знак, что он раввин, святой человек, а не просто обычного вида белый мужчина среднего возраста в черных джинсах «Levi’s», коричневых кожаных ботинках и рубашке на пуговицах, которая выглядит так, словно была куплена в «Banana Republic».

Он сидит за большим деревянным столом, и мы занимаем два стула напротив него. Зак говорит:

– Мы с Симоной собираемся организовать наш первый седер, и нам нужно какое-то руководство, потому что я никогда не проводил седер, а Симона и вовсе не была ни на одном.

Рабби смотрит на меня озадаченно.

– Я атеист, – представляюсь я.

– Понимаю.

– Сама идея о существовании Бога меня не устраивает.

– Ну, тогда Песах – идеальный для тебя праздник.

– Как это?

– Дело в том, что он посвящен свободе и равноправию. Он празднуется в честь освобождения нашего народа из рабства. И дает возможность обратить внимание на других людей мира, которые несвободны. С этим могут поладить даже самые нерелигиозные и даже самые антирелигиозно настроенные евреи.

– А как насчет людей, которые даже не уверены, являются ли они настоящими евреями или нет?

И снова озадаченный взгляд.

Может, дело в тишине кабинета, может, в Заке, сидящем рядом и держащем меня за руку, а может, в доброте в его глазах, но по какой-то причине я принимаю этот взгляд за приглашение рассказать рабби Кляйну всю историю обо мне и Ривке.

Я чувствую себя так, будто вишу на волоске, когда дохожу до конца, когда дохожу до той части, в которой Ривке становится все хуже и хуже.

– Симона, – говорит он, – этот твой поступок, это желание организовать для Ривки седер, когда она слишком слаба, чтобы сделать это сама, – это настоящий поступок доброты и великодушия. Возможно, тебе потребуется вся жизнь, чтобы решить, еврейка ты или нет, но я могу сказать тебе, что то, что ты делаешь, устраивая этот седер и приглашая Ривку и ее друзей к себе домой, – это поступок, одобряемый базовыми принципами иудаизма. Ты делаешь доброе дело, мицву, достойную самой святой души.

Ну, все. Я закрываю лицо руками и всхлипываю. Мои пальцы и ладони мокрые от слез. Зак пододвигает свой стул ближе и нежно гладит меня по спине.

– Простите, пожалуйста, – говорю я, – я на самом деле не собиралась этого делать. Мы здесь не для этого.