Короткая глава в моей невероятной жизни - Дана Рейнхардт

– Совсем необязательно, чтобы у нас сегодня был только один пункт повестки дня, моя дорогая.

– Ей всего тридцать три.

– Это трагедия.

– Почему? Почему это происходит? В смысле, у вас ведь должно быть лучшее понимание всего этого, чем у остальных. Почему Бог это делает?

– Я не знаю.

– И вас это устраивает? – Это звучит более обвинительно, чем я того хотела.

– Должно.

– Ну, вот видите. Поэтому религия для меня не имеет смысла. – Я беру платок из коробки на столе. – Христиане, по крайней мере, верят в жизнь после смерти. Им, по крайней мере, дана роскошь притворяться, что, умирая, ты отправляешься в лучший мир.

– Как бы там ни было, Симона, я верю, что ты даришь Ривке возможность жить после смерти.

– Имеете в виду, передавая ее гены?

– Нет. Я имею в виду, сохраняя память о ней. Я верю, что именно так мы живем после этой жизни. В воспоминаниях тех, кто знал и любил нас. Каждый раз, когда ты рассказываешь ее историю, каждый раз, когда ты вспоминаешь о ней, представляешь ее, в этот момент она продолжает жить. Дело не в генах. Если бы ты с ней не познакомилась, я бы сейчас тебе этого не говорил, хотя ее физические черты могут передаться твоим детям. Мы созданы из нечто большего, чем наши гены. Почему-то мне кажется, Симона, что ты понимаешь это лучше, чем другие.

Несмотря на мой срыв, нам удается покинуть храм Исайи с советом и инструкцией от рабби Кляйна о том, как провести наш седер. Он одолжил нам пачку Агад – маленьких брошюр, которые нужно читать во время седера, рассказывающих об истории Песаха. Он также дал нам несколько статей о современном рабстве, потому что, как он сказал, во время седера, вкушая горькие травы и макая петрушку в соленую воду с целью вспомнить пролитые слезы, важно думать об ужасной несправедливости, происходящей в мире сегодня, прямо сейчас, повсюду вокруг нас, а также о том, что мы, возможно, могли бы сделать, чтобы исправить и исцелить этот мир.

Мы обсудили тарелку для седера, а также то, что должно быть на ней, включая, среди прочего, баранью голень, что мне кажется тошнотворным. Тем не менее я вношу баранью голень в список покупок. Мы поговорили о вине (а вы знали, что каждый участник должен выпить четыре стакана вина в течение седера?), маце и песнях, которые нужно будет спеть. Он желает нам удачи и просит взамен за потраченное на встречу с нами время пообещать, что мы придем снова и расскажем ему все об устроенном вечере.

Добравшись до дома, я читаю про Песах в Интернете. Вот что я узнаю: я была не права насчет того, что Пасха и Песах никак не связаны. Иисус праздновал Песах, когда его распяли. Тайная вечеря не была просто обычным ужином, проведенным Иисусом в кругу друзей. Тайная вечеря была седером Песах.

Даже с учетом того, что Илия пока так и не объявился, без сомнения, у нас великолепный седер Песах. То, что задумывалось как вечеринка для двенадцати человек, выросло до вечеринки для восемнадцати. Так что, если Илия объявится, в сумме нас будет девятнадцать – восемнадцать человек и один пророк, собравшиеся за одним обеденным столом. Чем больше мы с Заком занимались подготовкой к седеру и чем больше мы о нем говорили, тем больше людей, наблюдавших за этой подготовкой, заинтересовывались праздником, так что вскоре все начали сами себя на него приглашать. Первой была Клео, что, по сути, значило Клео и Дариус. Мама с папой сказали, что нам надо включить и Джулз. Джейк спросил, может ли Сэм прийти. Джеймс заявил, что тоже хочет участвовать. А потом Зак сказал мне, что Эми Флэнниган надеется, что тоже сможет присоединиться. Вот так. Бедному папе пришлось попотеть, но, кажется, он получил удовольствие от двойного вызова – нужно было приготовить еду для стольких людей и в то же время не использовать продукты, сделанные путем сбраживания, такие как хлеб, паста и практически все остальное, сделанное из муки. Вы же помните? Во время Песаха нужно есть мацу, потому что у евреев было недостаточно времени, чтобы выполнить весь процесс приготовления хлеба перед их исходом из Египта. Как бы то ни было, мы убрали из гостиной всю мебель и перенесли туда обеденный стол, а также несколько раздвижных столов из гаража, создав большой прямоугольник, за которым смогли бы уместиться все восемнадцать человек и даже Илия.

Зак был здесь с полудня. Все остальные еще только прибывают. Его родители и брат, Джесс, который совершенно не похож на Зака, уже у двери. Джесс обнимает меня, буквально отрывая от земли. Он смачно, громко целует меня в обе щеки, словно мы знакомы целую вечность. Мама быстро уводит родителей Зака на кухню, чтобы познакомить с папой. Я еще раз проверяю стол. Все уже накрыто. Тарелка для седера готова. На ней маца, горькие травы, яичница, харосет (измельченные яблоки и орехи с вином, символизирующие раствор, который египетские рабы использовали в своем каторжном труде, ну или что-то подобное), петрушка, миска с соленой водой и ужасающая баранья голень, символизм которой мне настолько неприятен, что я лучше позволю вам ознакомиться с ним самостоятельно.

Я также положила на тарелку для седера апельсин, так как прочитала историю о старом ортодоксальном раввине, чья реакция на новость о реформаторском движении за посвящение в сан раввинов женщин была следующей: «Женщины настолько же уместны в сане раввина, как апельсин на тарелке для седера». Мне кажется, Ривка одобрит. И я права. Она улыбается, увидев его.

Она приехала со своими друзьями – Лилой, Еленой и Вэлом, мужчиной с длинными волосами, которого я ошибочно приняла за женщину тогда, в больнице. Можно было бы предположить, что если некто мужского пола носит имя Вэл, то ему, вероятно, приходится, не жалея сил, создавать мужеподобный вид, но, очевидно, Вэла эта проблема не заботит.

Ривка выглядит худой, бледной, уставшей и даже – мне невыносимо это признавать – больной.

Но мне она все еще кажется невероятно красивой.

Наш дом заполнен семьей, друзьями, самой жизнью. Мы с Ривкой выходим на крыльцо.

– Ну, что думаешь? – спрашиваю я. – Мы перестарались? Здесь слишком много людей?

– Нет-нет, – отвечает она. – Именно так все и должно быть. Все идеально.

– Ты хорошо выглядишь.

– Ты лжешь.

– Нет, я на самом деле так думаю. Я думаю, что ты прекрасна.

Ривка берет прядь моих волос и убирает ее мне за ухо. Она смотрит на меня долгим взглядом.

– Симона, – говорит она, – ты ангел. Из-за тебя я спрашиваю себя, как я вообще могла сомневаться в своей вере, потому что, глядя на тебя, я не могу поверить в то, что Бога нет, и это не был его тайный замысел, что ты послана мне именно в тот момент, когда мне больше всего в жизни нужен был ангел.

Я не знаю, что сказать. И даже если бы я попыталась что-то сказать, не думаю, что мне удалось бы произнести хотя бы слово. Думаю, я бы просто раскрыла рот и заголосила что есть мочи, не будучи способной остановиться.