Скрюченный домишко - Агата Кристи

– Я тебя понимаю. Это почти невозможно себе представить.

Мы оба молчали. Я вспоминал лицо Бренды, полное ужаса иотчаяния. Мне казалось, я где-то видел нечто подобное, и вдруг понял где. Такоеже выражение было на лице Магды Леонидис в первый день моего приезда вскрюченный домишко, когда она говорила о пьесе «Эдит Томпсон».

«А потом, – сказала она, – был смертельный страх, не такли?»

Да, смертельный страх – вот что было написано на лицеБренды. Бренда не борец. Я усомнился, достаточно ли у нее характера совершитьубийство. Но возможно, это не она. Возможно, что Лоуренс Браун, с его маниейпреследования, психической неустойчивостью, перелил содержимое одного пузырькав другой – что может быть проще? – для того чтобы освободить любимую женщину.

– Итак, все кончено, – сказала София. Она глубоко вздохнула:– Почему их арестовали именно сейчас? Мне казалось, улик еще недостаточно.

– Кое-какие недавно вылезли на свет. Например, письма.

– Ты имеешь в виду их любовную переписку?

– Да.

– Какие люди идиоты – хранить такие вещи!

Ничего не скажешь, полнейший идиотизм. Тот вид глупости,который ничего не заимствует из чужого опыта. Раскроешь любую ежедневную газетуи тут же наткнешься на образчики этой глупости – страсть сохранять написанное,письменные заверения в любви.

Я сказал:

– Все это, конечно, чудовищно, София, но стоит ли такубиваться из-за этого? В конце концов, мы именно на это рассчитывали. Развенет? Ты сама мне говорила в первую нашу встречу у Марио. Ты сказала, что всебудет хорошо, если окажется, что твоего деда убил тот, кто и требуется. Имеласьв виду Бренда, так ведь? Бренда или Лоуренс?

– Прекрати, Чарльз, я чувствую себя чудовищем.

– Но мы должны проявить благоразумие. Теперь мы можемпожениться. Не станешь же ты держать меня и дальше на расстоянии – вся семьяЛеонидисов уже вне игры.

Она удивленно уставилась на меня. Я никогда раньше незамечал, какой интенсивной синевы у нее глаза.

– Да, мы и правда теперь вне игры. Благополучно из неевышли. Ты этому веришь?

– Сокровище мое, ни у кого из вас не было ни малейшегомотива, даже отдаленно.

Она вдруг побледнела:

– Ни у кого, кроме меня, Чарльз. У меня был мотив.

– Ну да, конечно… – Я осекся. – Какой мотив? Ты ведь незнала про завещание.

– Я знала, Чарльз, – прошептала она.

– Что?!

Я смотрел на нее, чувствуя, как внутри у меня похолодело.

– Я все это время знала, что дед оставил деньги мне.

– Каким образом ты узнала?

– Он сам сказал мне, примерно за две недели до того, как егоубили. Сказал довольно неожиданно: «Я оставляю все мои деньги тебе, София. Тыбудешь заботиться о семье, когда я умру».

Я по-прежнему изумленно смотрел на нее.

– И ты мне ничего не сказала об этом…

– Нет. Понимаешь, когда все объясняли, как он подписывалзавещание, я решила, что он ошибся – что он только вообразил, будто оставилсвое состояние мне. А если он оставил завещание в мою пользу, оно пропало иникогда не отыщется. Я не хотела, чтобы оно нашлось, – мне было страшно.

– Страшно? Почему?

– Наверное… я боялась, что меня убьют.

Я вспомнил выражение ужаса на лице Бренды, ее дикую,необъяснимую панику. Вспомнил сцену страха, разыгранную Магдой, когда онарепетировала роль убийцы. София вряд ли стала бы впадать в панику, но она былареалисткой и ясно видела, что исчезновение семейного завещания ставит ее подподозрение. Теперь я понял (или считал, что понял) причину ее отказа обручитьсясо мной и ее настойчивые мольбы выяснить всю правду до конца. Ей, она сказала,нужна только правда. Я вспомнил, с какой горячностью были произнесены этислова.

Мы свернули к дому, и в какой-то момент я вдруг вспомнил ещеодно ее высказывание.

Она сказала, что, наверное, могла бы убить, и добавила: нотолько ради чего-то очень стоящего.

Из-за поворота вышли Роджер и Клеменси и быстрым шагом двинулисьнам навстречу. Свободный спортивный пиджак шел Роджеру гораздо больше, чемделовой костюм бизнесмена из Сити. Вид у Роджера был возбужденный ивзъерошенный, Клеменси мрачно хмурилась.

– Приветствую вас, – сказал Роджер. – Наконец-то. Я уждумал, они так и не соберутся арестовать эту дрянь. Чего они ждали до сих пор?Слава богу, забрали ее вместе с этим ничтожеством, ее дружком. Надеюсь, ихобоих повесят.

Клеменси помрачнела еще больше.

– Веди себя как цивилизованный человек, Роджер, – сказалаона.

– Цивилизованный! Какая чушь! Заранее все обдумать, а потомхладнокровно отравить беспомощного, доверчивого старика. И когда я радуюсь, чтоубийцы пойманы и понесут наказание, ты говоришь, что я нецивилизованный. Да яохотно задушил бы эту женщину собственными руками. Она ведь была с вами, когдаполиция за ней приехала? Как она все это восприняла? – спросил он.

– Это было ужасно, – сказала тихо София. – Она от страхаедва не лишилась рассудка.

– Поделом.

– Не надо быть таким мстительным, – сказала Клеменси.

– Это я знаю, дорогая, но ты не в состоянии меня понять. Этоведь был не твой отец. А я любил отца. Тебе этого никак не понять. Я его любил.

– Мне следовало бы уже это понять.

– У тебя нет воображения, Клеменси, – сказал Роджер шутливо.– Представь себе, что отравили бы меня.

Я видел, как у нее дрогнули веки и руки нервно сжались вкулаки.

– Не произноси этого даже в шутку, – резко сказала она.

– Ничего, дорогая. Скоро мы будем далеко от всего этого.

Мы пошли к дому, Роджер и София впереди, а мы с Клеменсизамыкали шествие. Клеменси сказала:

– Теперь-то, я надеюсь, нам разрешат уехать?

– А вам так не терпится?

– Меня это все измотало, – сказала Клеменси.

Я с удивлением на нее поглядел. В ответ она улыбнуласькакой-то слабой, вымученной улыбкой и тряхнула головой:

– Вы разве не видите, Чарльз, что я непрерывно сражаюсь?Сражаюсь за свое счастье. И за счастье Роджера. Я так боялась, что семьяуговорит его остаться в Англии и мы будем затянуты в этот семейный клубок изадушены семейными узами. Боялась, что София предложит ему определенный доход ион останется в Англии потому, что это обеспечит больший жизненный комфорт иудобства для меня. Все горе в том, что Роджер не хочет слушать, что емуговоришь. У него свои идеи, и почти всегда неверные. Он ничего не понимает. А вто же время он достаточно Леонидис и поэтому считает, что счастье женщиныопределяется комфортом и деньгами. Но я все равно буду сражаться за своесчастье – и не отступлю. Я увезу Роджера и создам ему жизнь, которая будет емупо душе, и он больше не будет ощущать себя неудачником. Я хочу его для себя –подальше от них всех… там, где мы будем вдвоем…