Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер

Вернусь вечером. Мамочка, не сердись. Целую. Любящая тебя Мауди.

Она поднялась на Мариенру, где провела весь день. Рвала землянику, чтобы утолить голод, поспала часок в тени буков. Любезным, участливым и понимающим, но при этом таким назойливым допросам психоаналитиков она предпочла «Дуинские элегии» Рильке, целые строфы которых, следуя примеру бабушки, выучила наизусть. В уже сочтенные дни лета, когда раскаленный воздух сгущался до рваных сверкающих нитей, она лежала распластавшись в тени серебристой ивы, высокая крона которой затемняла Комнату бедных грешников, что и послужило поводом именно так назвать ее. В sisters corner она уже не заглядывала, и хижина помаленьку догнивала. Плакаты с рептилиями сморщились и выцветали, а комодский варан по-прежнему печально созерцал индонезийское небо.

Мауди много читала. «Утренняя заря» Ницше, «Пестрые камни» Штифтера. Но и старые растрепанные детские книжки «Ханни и Нанни».

Только одна душа могла бы рассчитывать на заслуженное право видеть этого совершенно обособленного человека. Стив. Он мог бы видеть эти морщинки на лбу, когда она теряла мысль, законспектированную в тетради. Эти движения губ, когда она как бы вторила его чтению. И вновь были бы короткие паузы, когда встречаются взгляды. Повторение и заучивание какого-нибудь слова, оборота. Он мог бы видеть это веснушчатое лицо с играющими на щеках тенями ивовых, покрытых шелковистым пушком листьев. Красные от загара плечи. Гудящего поблизости шмеля. Слышать короткое английское Shit![25], когда у нее немела левая нога, что после болезни случалось так часто… Стив сидел бы рядом с девушкой, не позволяя себе прикоснуться к ней. И возможно, он думал бы о том, что именно ради такого мгновения и стоило родиться на свет мужчиной. Довольно было одного этого образа, просто видеть любимого человека и не прикасаться к нему. Ведь объятие сделало бы его сейчас виноватым перед так любимым ТЫ.

Потом лето было продано осени. А для семьи Латур это означало расставание с Елеонской, 12. С домам сердца, как когда-то назвала виллу Марго. Взамен нашли светлую квартиру в новом доме на улице Трех волхвов, близ площади Симона Зилота. Это — Апостольский квартал, примыкающий к старому городу на стороне Св. Якова, то есть место вполне подходящее. Не так чтобы совсем тихо, но и не сказать, что очень шумно. И так, и этак — смотря по обстоятельствам. Переезд состоялся в первую неделю сентября.

В те дни остроглазые соседки наблюдали сквозь промытые нашатырем стекла, как новый трактор с прицепом — сверкающий красным лаком «фендт» грохотал то наверх, в сторону Елеонской, то обратно. Георг помог женщинам при переезде. Он просто каким-то на удивление ненавязчивым образом оказался рядом, хотя никто не просил его о помощи. А для него было истинным наслаждением сидеть за кухонным столом с тремя такими благородными дамами, разгонять их печаль своими шутками, вбирать мясистыми ноздрями тонкий аромат духов. Он не мог надышаться воздухом этой облитой голубым кафелем кухни, где все указывало на близкое прощание с домом. Коробки и картонки. Древесная шерсть. Выдвинутые ящики, распахнутые дверцы.

В тот момент, когда он, силясь подцепить ложкой и вилкой порцию спагетти, подобающую вместимости рта, погрузил свою бороду в тарелку, Амрай бросила взгляд на его мохнатые предплечья, которые, однако, демонстрировали и гладкую чистую кожу. Затем, когда он, можно сказать, двумя пальцами, точно спичечный коробок, поднял ее туалетный столик, чтобы погрузить на прицеп, внимание Амрай привлекли его обнаженные лопатки. И наконец, когда он не мог удержаться от смеха, глядя на ее неловкое обращение с отверткой, и потешался с таким безобидным озорством, она вдруг почувствовала, как в душу ей повеяло бризом влюбленности.

— Упаси Бог, — пронеслось у нее в голове, — ты не вправе провиниться перед этим человеком.

Началась учеба. Мауди могла бы беспрепятственно ходить в свой шестой класс: директор освободил ее от всяких зачетов и задолженностей. Но она не пришла ни на службу в церкви Св. Урсулы по случаю начала учебного года, ни в Терезианум. Она вообще не появлялась на занятиях и бросила учебу. Это вызвало громкие споры на Красной вилле, где все уже сидели на чемоданах. Чем неразумнее вела себя Мауди, тем ожесточеннее становилась Амрай. Даже Марго не осталась безучастной и приняла строну дочери.

Тут Мауди посмотрела на них с такой чудовищной яростью, с таким непостижимым гневом, что они не на шутку испугались. Она заходилась криком, она просто буйствовала, и так не менее часа. К ней нельзя было подступиться, не говоря о том, чтобы как-то успокоить ее. Она без конца выкрикивала одни и те же слова:

— НИЧЕГО ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ!! Я ВОЗДУШНЫЙ ПЕШЕХОД!!! НИЧЕГО ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ!!

Амрай теряла самообладание. Бессилие материнского авторитета только разжигало чувство обиды. Не узнавая самое себя, она пинком распахнула дверь в Комнату лунного света, чтобы буквально за волосы вытащить дочь из провала в безумие. Но ничего не вышло. Она даже не сумела приблизиться к Мауди. Словно волной нестерпимого жара ее отбросило назад, к двери. Она упала, ударившись головой о косяк. На темени по светлым волосам расползалось темное пятно. Марго, прибежавшая защитить Амрай, встала в дверях и, переведя взгляд с Мауди на Амрай, остолбенела от страха, какого не знала за всю свою жизнь. Позднее она объясняла представшее перед ней видение как кошмарное искажение реальности, как злую шутку, которую сыграли с ней собственные глаза в момент крайнего возбуждения.

Мауди была великаншей, пригнувшей голову, чтобы не задеть потолок, при этом она оставалась маленькой девочкой, которая все твердила сквозь рыдания о каком-то воздушном пешеходе.

Сотрясение мозга, рана от ушиба, к счастью, никаких более серьезных травм. И Амрай вскоре снова была на ногах. Однако теперь она, похоже, поняла нечто раз и навсегда: Мауди для нее уже не малышка, не беби, не ребенок. Мауди — взрослая женщина, на целые годы опередившая всех сверстников. И еще такая странность: между ними порвалась какая-то невидимая нить, с того дня Амрай уже не могла называть дочь ласкательными именами. Сама же Мауди вышла из этой истории наисчастливейшим образом. Она окружала мать заботой и осыпала нежностями, забиралась к ней в постель, неожиданно начинала плакать и как бы переставала соображать. Но последние дни на Красной вилле были настолько богаты событиями, что вскоре внимание переносилось на что-нибудь новое; ящики и коробки наполнялись задушевными, но все же тяжелыми мыслями.

Хенк Иммерзеель, изобретатель знаменитых женских трусиков, придающих ягодицам объемную выразительность, уже несколько дней жил в отеле «Терновый венец». Там шел оглушительно основательный ремонт помещений. Уснуть можно было только чудом. Юному другу Иммерзееля Яапу приходилось терпеть шумовые атаки, однако сам гладколицый господин дрых, как сурок. Промедление очень досаждало Марго, передача ключей должна была состояться уже давно. Вместимость нового жилища была явно переоценена, и Георгу пришлось перевезти часть мебели обратно в людвигианскую виллу. Марго ежедневно отправляла заказанные для Иммерзееля в кондитерской и мороженице сласти к нему в номер. Более того, она даже намеревалась возместить ему гостиничные расходы, что мастер корректировки нижней части женских фигур отклонил в неожиданно решительной форме.