Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер

— Я хочу тебя, детка, прямо сейчас, — прошептал он и уперся коленом ей в пах.

— Не испытывай мое терпение! — с придыханием произнесла девица, впиваясь пальцами в зад ухажера.

— Знаешь что?

— Нет.

— Мы перепихнемся в исповедальне.

— Засранец! Я хочу, чтобы мы любили друг друга. По-настоящему. Целуй давай!

— В исповедальне!

— Сегодня не хочется впопыхах. О’кей?

Кассетник у ног парочки сотрясал воздух шлягером из репертуара «Зануд». Кое-кто из прохожих покачивал головой. Большинство же это нисколько не волновало. Наконец шагающий по ступеням господин в костюме и с красным кейсом в руке, шлепая мясистыми губами, гневно осудил рев, издаваемый магнитофоном. Тут скинхед развернул девицу в его сторону и крикнул:

— Хочешь полапать, ты, боров в галстуке!? Гони стольник!

Панкуха поперхнулась от смеха. Господин покраснел под стать своему кейсу и проглотил язык.

— Как он пялится. Ему явно не хватает партнерши, — пропищала сквозь смех девица.

— Только штаны не замарай! Вещь все-таки! — ржал скин.

Мужчина пришел в ярость, сжал кулак, собираясь влепить юнцу пощечину, но внезапно передумал, как только увидел перед собой лицо человека, готового на все. Он засеменил вниз по лестнице как ни в чем не бывало. Но потом все-таки обернулся.

— С вами, отребье, мы еще разберемся!

— Сам отребье! — огрызнулась ему вслед девица.

— Ну, иди сюда! Педик немытый! Очко играет? Иди сюда! — кричал ее приятель.

— Оставь его!

— Я тебе яйца отрежу! — на всю площадь гремел парень.

— Отстань от него, Рюди! — упрашивала Эстер.

Рюди сопел и дрожал. Эстер запалила сигарету и сунула ему в рот. Он глубоко затянулся. Это его успокоило. Он вырубил музыку, подхватил кассетник, и парочка покинула паперть в обнимку, топоча каблуками.

Вторую половину дня они убивали в «Синей купюре»[26], или просто «Синенькой», в районе вокзала. Здесь городское здравоохранение организовало нечто вроде сборного пункта для наркозависимых. В длинном пустующем здании вроде склада, скорее даже барака, постарались создать кое-какой уют, тут угощали чаем, а иногда и горячим обедом. «Синенькая» обладала тем преимуществом, что тут можно было без всякого стеснения покупать и продавать наркотики. Рюди обменял свои мегадоновые капли на регипнол, а на остаток тех денег, что Эстер стащила для него из дома, купил три дозы героина.

Все это совершалось под благосклонным присмотром Рейнхарда и не обходилось без его бесплатных свежеупакованных шприцов. Рейнхард, ныне заведующий наркологическим пунктом, был раньше рок-музыкантом, который в 70-е годы якобы держал первое место в общеавстрийских хит-парадах. Однако из этого он выжать уже ничего не мог, так как его бывшая прибрала к рукам все его собрание дисков, кроме одного — исключительно из произведений Джимми Хендрикса. Авторское издание, которое он, мобилизовав все свое мужество, вырвал из цепких пальчиков бывшей супруги.

Стало быть, мягкий как масло Рейнхард, утопавший теперь в львиной гриве волос, не препятствовал наркоторговле. Он слишком хорошо знал, что у наркошушеры существует лишь одно правило: каждый обманывает каждого. Зачем лгать, если лжива вся система и никакому кидале её не превзойти, — думал усталый лев и невозмутимо закрывал глаза. Падшие во всю глотку благодарили его и от души хлопали по плечу, не забывая доносить на него его же начальству по наркологической части. Рейнхард терпеливо таскался по судам: место в «Синенькой» все равно было ему обеспечено, как и очередной процесс. Все это было не более чем игрой с бряцаньем мечом закона, да и то играли без особого вдохновения. В излечении этих детей не был заинтересован ни он, ни отдел здравоохранения.

Играя время от времени «Неу Joe» Хендрикса, он грезил возвращением былой популярности и запахом усилителя «Marshall», вот чем пощекотать бы музыкальные ноздри.

Рюди проспал до вечера в «Синенькой», а Эстер тем временем опять разглядывала загадочного мальчика на фотографии, которую год назад прихватила на латуровском чердаке. Сколько всего за один-то год, размышляла она, крутя ленту воспоминаний. Этот ханжа, называемый дядей, все силился затолкать ее в мир, в который сам не верил. Инес, не способная и даже не пытавшаяся что-либо понять. Крест, поставленный на школе. Новые люди. И отец, появлявшийся в доме, лишь когда ему нужны были деньги.

— Весь мир — огромная куча дерьма, — вполголоса рассуждала Эстер, — но ты, мой милый, ангел мой, ты — единственный человек, которому я верю по-настоящему. Ради тебя хоть на панель. Ради тебя я умереть готова.

Она подняла фотографию к самым глазам, вгляделась в каждую черточку, огладила взглядом напомаженные, разделенные слева пробором, вероятно, светло-каштановые волосы. Скользнула по высокому лбу, по круто выгнутым бровям, по необычайно глубоко посаженным глазам в оправе тяжелых век. По теням вокруг широкой носовой кости — вниз к изящным линиям рта, с вертикальными складками в уголках, и к такой обворожительной вмятинке над верхней губой. Она повернула снимок оборотной стороной, и в памяти навсегда запечатлелась надпись: Энгельберт Квайдт. Фотоателье Т. Й. Кехле. Якобсрот. Эстер взглянула на усыпленного наркотой Рюди, с выступившими на лбу белыми бусинками пота, прекрасно зная, что скоро бедняга вскочит в мучительной жажде кольнуться еще раз. И тут у нее сложился тайный план без малейшей догадки о последствиях.

— Если в этой жизни есть хоть какой-то смысл, то Энгельберт Квайдт еще жив и ждет меня. Я буду искать тебя, мой милый. Я найду тебя.

Рюди начал ворочаться с боку на бок. Потом проснулся. Эстер торопливо спрятала фотографию в замызганный карман куртки. Он никогда не увидит этот снимок и тем более никогда не узнает о ее мечтах. Энгельберт Квайдт был ее величайшей тайной и в то же время ее величайшим стыдом. Не сравнимым даже со стыдом наготы. Разве что сопоставимым с позором предательства.

Глаза у Рюди были подернуты слизью, он смрадно дышал. Эстер помогла ему, еще оглушенному регипнолом, подняться на ноги. Они вышли из «Синенькой» и сели в автобус, который отвез их в один из кварталов Рота, где они, как только потеплело, облюбовали себе убежище. Они проползли сквозь дыру в проволочной сетке, вырезанную Рюди слесарными ножницами, спустились с пригорка, продравшись через одичавший кустарник, и исчезли в дупле своего укрытия, где их никто не мог увидеть, совершенно незаметного за буйными зарослями.

Эстер открыла два маленьких сердцевидных оконца, чтобы впустить хоть лучик света. Но Рюди потребовал снова закрыть их. Она так и сделала, потом засветила свечной огарок, скинула свои леопардово-пестрые сапожки, плюхнулась на вонючий надувной матрас и закурила. Рюди тем временем всадил себе еще укол. Она наблюдала со стороны за его замедленными действиями. Потом начала помогать ему, расстегнула и вытащила ремень из своих джинсов, перевязала Рюди руку выше локтя и еще раз подивилась его мужественно вздувшимся венам.