Исповедь старого дома - Лариса Райт

Но семья, хоть и почти номинальная, все же существовала, и Аля заметила, что статус замужней дамы почти избавил ее от неминуемой женской зависти. Актрисы перестали видеть в ней конкурентку в попытках добиться расположения режиссера или партнеров — известных актеров. За спиной, разумеется, злословили, не без этого. Мол, везет Панкратовой: и тесть, что надо, и муж имеется, и ребенок присутствует, и выглядит на все сто, и на жизнь не жалуется. А с другой стороны, понимали: хорошо, что замужем и с ребенком. Человек устроенный — человек безопасный. Аля эту уверенность в своей чистоте и непорочности замыслов всячески поддерживала: на семейное положение не жаловалась, разговоров в духе «мой-то дурень…» никогда не поддерживала, а напротив, любила к месту и не к месту вставить фразу: «Вот вернется муж из Америки…» и блаженно улыбалась. А слушателям оставалось только догадываться о том, какие же радости ждут актрису после долгожданного возвращения ее драгоценного художника.

Художник вернулся — чужой, растерянный и возбужденный. Не переставая твердил о свободной жизни и прекрасной стране. Говорил о галереях, предложениях и о ценах на его картины. «Там у меня может быть дом, нет, даже два (в Нью-Йорке и Калифорнии) и студия (не две комнатушки, как здесь, а большие залы с высокими потолками), и ушедшая далеко вперед медицина, и весь мир в кармане».

Аля слушала молча, не перебивала и не спорила. Муж был во всем прав и молчал только об одном — потому, что вовсе об этом не думал. А вот Аля думала много и всегда приходила к одному и тому же: ее там никто не ждет. Она не Барышников и не Бродский. Да, прекрасная актриса, да, достойная и каннской лестницы, и даже «Оскара», но потеснятся ли Элизабет Тейлор и Джейн Фонда в угоду амбициям советской актрисы, неизвестной в их далеком Голливуде? К тому же из всех теплых и некогда сильных чувств к художнику остались только благодарность за именитого свекра и штамп в паспорте. Теперь же этот штамп грозил снова обернуться проблемой, и проблемой не менее серьезной, чем первый брак. Аля смотрела в горевшие лихорадочным огнем глаза мужа, слушала пламенные речи и понимала: перед ней типичный невозвращенец. Было чего испугаться.

Она не стала закатывать истерик и гневно интересоваться своим будущим и будущим своего ребенка. Зачем? До какой степени одержимого идеей мужчину может волновать судьба почти чужой женщины и совсем чужого ребенка? Спросила только:

— Как же твой папа? О нем подумай.

— А что папа? — В голосе — вызов и возмущение. — Папа уже не мальчик. А на безбедную старость он заработал, уж поверь мне.

— При чем тут богатая старость или бедная? Его же исключат из Союза. Это же позор несмываемый. Он не переживет.

— Подумаешь, исключат! Да он плевать хотел на этот Союз. Слышала бы ты, как он отзывается за глаза обо всех его членах.

— Да как бы ни отзывался! Его же выставлять перестанут, приглашать никуда не будут, всех почетных званий лишат, просто в порошок сотрут, если ты уедешь.

— Если я не уеду, то сам превращусь в пепел. Истлею, понимаешь? Останется от меня только дым сигарет и запах дешевого пойла. Дешевого потому, что в условиях несвободы невозможно творить, нельзя создавать ничего прекрасного. Душа будет плакать. А если душа художника плачет, то он начинает ее успокаивать — и тебе ли не знать, каким способом.

Аля хотела было ответить, что множество шедевров было создано как раз не благодаря обстоятельствам, а именно вопреки, хотела спросить, например, про Шостаковича, но не стала. Человек одержимый — человек невменяемый. Увещеваний не слышит, аргументы не воспринимает. Зачем бросаться словами? Аля поняла: он принял решение, решение обдуманное, осознанное и очень честное. Он не сделал подлости (не остался, не предупредив, дал шанс подготовить пути к отступлению) и теперь, разумеется, рассчитывал на ответную любезность с ее стороны.

Оба осознавали, что судьба его решения — в ее руках. Аля знала: один ее звонок — и его никогда больше не выпустят из страны. И такой поступок был бы вполне в ее духе: ей не привыкать ходить по трупам. Но и художник был достаточно хитер и циничен, и, поступая честно по отношению к Але, имел полное право рассчитывать на отсутствие подлости с ее стороны.

Нельзя сказать, что она не испытывала искушения перешагнуть через его планы и стремления, но что-то удерживало от этого поступка: то ли память о былом чувстве, то ли нить навсегда связавшего их преступления, то ли мысли о личной выгоде, как обычно, оказались в Алином сознании сильнее остальных. Она просто проанализировала, какой человек окажется ей полезнее: спившийся полузабытый художник, рассказывающий в очередях за бутылкой, «какая отвратительная тварь эта актрисулька Алевтинка», или респектабельный владелец собственной галереи в Америке, пользующийся уважением у публики и рекомендующий ей обязательно посмотреть советские фильмы с участием великолепной актрисы Панкратовой. А среди его покупателей вполне может оказаться какой-нибудь импресарио или режиссер — и тогда, возможно… Нет, это пустые мечтания. Хотя чем черт не шутит? Почему бы и нет? Возможно, ей еще удастся оказаться в одном кадре с Лиз Тейлор и потягаться с ней в актерском мастерстве.

От подобных мыслей она даже улыбнулась, засветилась таким же, как он, мечтательным светом и попросила:

— Дай мне несколько месяцев.

— Аля, — он схватил ее кисти и сжал так сильно, что она едва не вскрикнула. — Аля, я… ты же знаешь, Аля, я по гроб жизни… Аля, я никогда не забуду! — Он немного ослабил хватку, поднес ее ладони к губам и стал покрывать их частыми мелкими поцелуями, не переставая приговаривать: — Спасибо, родная моя! Спасибо, моя хорошая! Я теперь для тебя все, что угодно! Ты только подумаешь, а я уже сделаю, я обещаю. Все, что угодно, Аленька!

А что ей теперь было от него угодно? Только одно:

— Несколько месяцев.

— Вот же ты, вот! — Миша вытягивал палец и безуспешно пытался ткнуть им через головы в список.

— Да где? Где? — В голосе Ани слышалось почти истеричное отчаяние.

— Ну, смотри же, пятая, нет шестая сверху. — Он начал читать: — Аникеева, Арефьева, Валун, Змеец, Карташова, Левицкий, Листова, Кедрова, КЕДРОВА. Ты меня слышишь?

— А инициалы? Инициалы? Вдруг не та Кедрова?

— Анька, ну что ты за человек такой?!

— Инициалы!

— А.С.

— А.С.? (завороженно).

— А.С. (снисходительно).

— А.С. (мечтательно). Мишка, а знаешь что?

— Что?

— Я тебя люблю, вот что.

Он наклонился, хотел поцеловать, но она замотала головой, мол, успеется, и снова заныла:

— Я все равно не вижу…

Мишка расхохотался. Ее умение добиваться своего поражало его и спустя год после знакомства:

— Иди сюда, слепота!

Он сгреб ее в охапку и приподнял над толпой абитуриентов.