Снежная жаба - Анна Ольховская

В этот момент снаружи послышался басовитый лай, словно в набат кто‑то бамкнул.

— О, Казбек знак подает — мальчонка проснулся, видать. Сейчас его принесу, а ты лежи, баламут, не дергайся!

И старик, собрав окровавленные тряпки, вышел из комнаты.

Кай устало прикрыл глаза и улыбнулся. Кажется, они с сыном все‑таки попали туда, куда шли. Теперь все будет хорошо.

Только сейчас Кай обратил внимание на царящий в комнате полумрак — единственное окошко было завешено таким же неподшитым куском полотна, как и тот, на котором лежал сейчас он сам. Интересно, хозяин дома всегда так делает или каким‑то образом догадался, что яркий свет вреден для глаз его неожиданных гостей?

Так, минуточку! А с чего ты взял, что там, за окном, яркий свет?

А с того, что его самые упрямые лучики, совсем тоненькие, похожие на иглы, все же умудрились найти путь в закрытое для них пространство и сейчас победно пронзали его искристыми паутинками. Света они этим не прибавляли, но главное ведь не победа, а участие, верно?

Значит, там, за бревенчатыми стенами, сейчас ясное солнечное утро. Или день.

Солнечное?!! А старик сказал, что Михаэль спит на свежем воздухе. Под палящим солнцем! И если даже его уложили в тенек, кожа малыша вряд ли выдержит…

Страшные картинки грядущих осложнений со здоровьем сына уже нетерпеливо прихорашивались в гримерках, готовясь выйти на сцену, но их триумфальная премьера была прервана самым беспардонным образом.

Шумным сопением, цоканьем когтей по деревянному полу, счастливым поскуливанием и добродушным ворчанием Степаныча:

— Да угомонись ты ужо, Казбекушка! Ты сыну своему так не радовалси, как энтому дитенку! Мы ж с тобой када в деревню ходим, ты там на мелких ноль внимания, фунт презрения, а тут — прям нянька настоящая, а не грозная псина!

Первой в комнату вошла пушистая собачья задница, украшенная бешено молотящим воздух хвостом, следом появилось все тело пятящегося пса, здоровенной кавказской овчарки. Пес приплясывал на ходу, периодически поднимаясь на задние лапы и тыкая носом лежавшего на руках старика ребенка.

За кулисами сцены, где столпились картины кошмарных последствий, раздался дружный разочарованный вздох, а потом сцена была сметена волной очищающей радости, нежности, счастья.

Его мальчик, его сын, его Помпошка безмятежно пускал пузыри и был абсолютно, совершенно счастлив — Кай ощутил это сразу. Малыш был сыт, выспался, попка сухая, к папе вот принесли, а еще кто‑то такой добрый все время рядом. И этот кто‑то очень сильный, очень надежный и очень преданный, его присутствие дарит покой.

Впрочем, счастье ребенка все же не было таким абсолютным, как показалось Каю вначале. Среди переливавшегося всеми цветами радуги океана безмятежности черным утесом торчал остров. Остров тоски по маме, недоумения — почему она до сих пор не пришла, где она? Ее тепло, ее нежность, стук ее сердца, ласковый голос, родные руки — где все это?

Но в целом малыш был доволен миром.

— Ну, вот он, твой пацанчик, — ласково улыбнулся Степаныч, укладывая малыша рядом с отцом. — Вишь, ничего с ним не случилось, вона, гулит как — папке, видать, обрадовался. Хотя он ишшо вряд ли кого узнает, ежели мамку тока. Ему ведь месяца два, не боле?

— Вроде того, — тихо произнес Кай, снова, теперь более внимательно, знакомясь с сыном.

Глазки, носик, черты лица — это он запомнил, а вот то, что кожа ребенка не такая нежная и чувствительная, как у него, там, в лесу, он не заметил. Да и как было заметить, если малыш был одет?

А сейчас…

— Почему он голенький? Он же замерзнет!

— Да ты че, сдурел? С утра сення солнце шпарит, как оглашенное, ребятенок упрел бы в одежке‑то! Я его в тенечек пристроил, под навесом, в корыто сенца душистого постелил, вот как тебе, и пеленочку льняную сверху, чтоб не кололось, значицца, малец и уснул так сладко, что тока счас проснулся. Почитай, часа три продрых, потом проснулси, пеленку опрундил, я его краем обтер — и парнишке снова сухо! А то ить, ежели одевать его, так он быстро все запачкает, а кто стирать будет? Энтих, как их, шмаперсов у меня ить нету! Так что голяком — самое то. К тому же он у тебя и так вона какой загорелый, видать, с рождения с солнышком знаком, не то что батька его.

Это и было то, что Кай не заметил там, в лесу, — кожа сынишки не была такой нежной и молочно‑белой, как у отца, Михаэль казался золотистым от покрывавшего его легкого загара. И от этого сочетания серебра глаз и волос с золотом кожи казался каким‑то неземным.

О чем, наверное, подумал и старик:

— Так кто ж вы такие, а? Откудова взялись в нашем лесу? С летающей тарелки, што ли? И за вами скоро прилетят ваши?

— А почему вы мне полумрак создали, а Михаэля спокойно на улицу вынесли?

— А ты от вопроса не уходи, отвечай, ежели спрашивают! Что касаемо света — так наши бабки, когда про чудь белоглазую сказывают, завсегда про то, что чудь ента света солнечного жуть как боится, поминают. Потому как глаза их белые к яркому свету не привычные, слепнут они с ходу. Ну, я и решил на всякий случай свет лишний убрать. А когда я пацаненка купал в другой горнице, Казбек своим хвостярой занавесь‑то и сбил. Я перепугалси, думал — ослепнет малец‑то, а он ниче, улыбается, ручонки к свету тянет, гулькает че‑то. И кожа у него гладкая, загорелая, не чета твоей: солнцем так спалил, что не спина счас — рана сплошная. Ну, я и скумекал — вы хоть и на одно лицо, да разные. И ты мне сейчас все обстоятельно доложишь: что, как и почему. Откудова вы такие и чего мне ждать. Может, сразу вас вывезти куды подальше и оставить дожидаться, када за вами ваши прилетят. А то потом спалят из каких лазеров мою избу, чтоб мы с Казбеком никому ниче не рассказали.

— Степаныч, — Кай усмехнулся и кивком головы указал на растрепанную книжку, с затертой обложки которой пялился монстроподобный пришелец, — ты, похоже, фантастики перечитал. Никакие мы с сыном не инопланетяне, мы тут родились, на планете Земля. И мы с тобой, между прочим, где‑то даже родня.

— Это с какого коленкору? — Старик, поливавший сметаной несколько отложенных на другую тарелку блинов, едва не сел мимо табуретки от неожиданности. — Мои два сына живут далеко отсюдова, на Север за длинным рублем погнались, да так и остались в Уренгое, женились, внуки у меня числом пять штук, но никого на тебя с мальцом похожих отродясь не было. Даже по молодости, када я на флоте служил и в портах во время увольнения гулеванил, ни одной красотки, на тебя похожей, в постель заташшыть не случилось. Так, девки портовые чаще всего.

— Да мы не по крови родня, — улыбнулся Кай, нежно приглаживая пальцами кудряшки сына, — мы по собакам родня. Похоже, в появлении на свет моего пса, Лока, поучаствовали неизвестная мне волчица и твой Казбек.

— Так эта… — удивленно вздернул косматые брови Степаныч. — Эта што ж получается — тот хвостатый парень, что иногда забегает к нам в гости, — твой, што ли?