Охотящиеся в ночи - Яна Алексеева

Вот так они и встретились. Елена, одинокая охотница, и рыженькая ведьма. Спустя непродолжительное время Ирина Мерцалова успешно влилась в круговорот маскарада, набрала силу, приобрела влияние и сейчас среди магов числится второй по могуществу после Свенна-северянина.

Молоденькая коренастая длинноволосая блондинка с лицом, изукрашенным россыпью красноватых прыщей, скривилась в гримасе, прижимая к груди сумку, и взвыла на весь коридор:

— Ы, р-р-ры-ы! Уйди! Отстань ты от меня-а-ы!

Немолодая седая женщина в потрепанном халате, яростно цепляясь за ручки той же сумки, закричала:

— Куда ты собралась?! Сумку оставь! Гулять? А сумка зачем? Пиво прятать? Небось деньги взяла! Наталья! Коктейли пить пошла! Пьянь! Оставь немедленно!

— Ы-ы-ы-ы! Ненавижу! — С всхлипами и подвываниями выдрав из рук матери большой баул, девушка отскочила к двери и, проорав: — Как я вас всех ненавижу! — выскочила в подъезд, с грохотом захлопнув дверь. Раздался топот.

— Шлюха, дрянь! — распахнув дверь, крикнула вслед дочери мать. — Вернись немедленно!

— Не дождешься! — донеслось снизу.

Раздраженно взмахнув руками, женщина вышла из прихожей, смахивающей на захламленный шкаф, и в два шага очутилась на маленькой кухоньке. В углу, между газовой плитой и холодильником, сидела еще одна девушка, как две капли воды похожая на сбежавшую. Уткнувшись носом в книгу, она прихлебывала чай из большой кружки.

— Не горбись, — зло бросила мать.

Девушка не отреагировала. Тогда мать подошла и вытянула из ее рук книгу. Блондинка вздохнула, встала и, протиснувшись впритирку между матерью и столом, ушла в комнату. Женщина, поджав губы, зажгла плиту и шмякнула на нее кастрюлю.

Наталья торопливо шла по улице. Мимо проносились машины. Было очень жарко. Остановившись в тени у телефонной будки, она внимательно смотрела на дорогу. Потрепанная «ауди» притормозила рядом, водительская дверь приоткрылась, и молодой парень, высунувшись под палящее солнце, крикнул:

— Нат, давай садись!

Девушка с облегчением нырнула в горячее темное нутро тонированной иномарки. Машина промчалась по проспекту, обгоняя маршрутки, перескочила трамвайную линию, оставив позади истеричную трель, и вырулила к набережной. Притормозила у палаточного кафе.

Парочка выбралась наружу и, переплетя руки, двинулась вдоль берега, мимо толп разнообразных подростков, обжимающихся у причалов и сигающих с них же в реку. Дойдя до гулкого здания речного вокзала, молодые люди окунулись в сумрак, скопившийся под бетонным навесом второго уровня.

С большого белого катера, на флагштоке которого жалко повис флажок с гербом Санкт-Петербурга, крикнули:

— Нат, Миш, сюда давайте!

Парень первым сбежал по трапу, за ним поспешила Наталья.

По темной, задыхающейся в тисках каменных пятиэтажек улице скользила тень. Ее было бы совсем не заметно, если бы не редкие фонари, в тусклом желтоватом свете которых она обретала материальность. Она скользила от столба к столбу, от дерева к дереву, по площади, мимо фонтана, мерцающего остатками воды на дне, по многочисленным гранитным ступеням набережной до самой реки, тихо плещущейся о бетонные опоры.

На миг замерев рядом с причалом, где был пришвартован большой белый катер, тень спрыгнула вниз, плавно и без всплеска войдя в воду.

Под сводами второго яруса играла музыка и разносились чьи-то веселые вопли. Впрочем, было довольно тихо, даже изредка проезжающие вдалеке машины прекрасно различались по звуку моторов. Легковушка или грузовик… К середине ночи народ рассосался по барам и кафешкам ближе к проспекту, наверное, только дежурные сторожа на вокзале оставались, распивая где-то по закуткам неизменную водку.

Вынырнув совсем рядом с пятном света, падающим из большого иллюминатора, тень плавно скользнула на заднюю площадку. Тихо покачивающийся на волнах катер скрипел бортом о толстенные шины, свешивающиеся с причальных тумб. Потрескивали канаты. Из-за полупрозрачных дверок раздавался гомон, слышался звон бутылок. Кто-то в рубке выключил резкую рваную мелодию, вместо нее тихо заиграла медленная бархатная композиция. Под такую любому захочется закружиться в танце под усыпанным сотнями серебряных искр небом. Силуэт, нарисовавшийся на двери, призывно махнул рукой в направлении улицы, приглашая потанцевать. После чего гибкая фигура, плавно и стремительно, как черная ртуть, перетекла по палубе ближе и резко распахнула дверь…

Тьма, тьма, тьма. Кровь разводами по стенам, брызгами по потолку, тонкой струйкой по белому пластику пола.

Смутные тени, движущиеся в завораживающем ритме первобытного танца.

Тьма. Кровь. Холод. Боль.

Судорожно выдохнув, я распахнула глаза.

Мать вашу! Я схожу с ума. По серому, плохо оштукатуренному потолку вились трещины. Они складывались в затейливую сеть, чем-то напоминающую паутину. Два светло-желтых пятна от уличных фонарей необычными насекомыми замерли у окна. Яркая летняя ночь была в самом разгаре, лунный свет пробивался сквозь листву росших на улице деревьев и разбивался на лучики, преломляясь в мутноватых треснутых стеклах.

Пахло пылью, тиной и кровью… Откуда тянулся этот запах?

Резко поднявшись с мокрой постели, я облизнула пересохшие губы, пытаясь прогнать соблазнительный вкус крови. Я схожу с ума от этой чертовой жары. Пальцы онемели. Я потрясла кистями, разгоняя кровь, будто застоявшуюся в ритуальных узорах. Сотни иголок пробежали по коже, прогоняя мерзкое ощущение, появившееся в глубине души. Раньше мне такое не снилось. Реальное, яркое, ощутимое. Со вкусом крови, причем не одуряюще приятным, а каким-то мерзким, грязным… Черт! Я уже смакую свои сны.

И эта боль! Как будто заживо сердце выдрали из грудной клетки. Прокусив губу, я вернула себе ощущение реальности. Это даже смешно! Собственное нервное хмыканье заставило передернуться. Я… Я напугана кошмаром!

Откинув с лица потные, слипшиеся волосы, спустила ноги на пол. Тьфу! Линолеум-то горячий. Мерзость какая. Прошлепала в ванну, благо недалеко. Всего-то через комнату и по узкому коридору семь шагов. Только холодная вода, потекшая из ржавого крана в раковину, не доставила ни малейшего удовольствия. Потому что нагрелась в трубах за день, а за полночи остыть не успела. Ну действительно, какая разница — тридцать восемь градусов или тридцать два. Все едино. Высший оборотень сходит с ума от жары. Дожили.

Выбравшись из душа, как была, мокрая и голая, я прошла на кухню. Приветственно взрыкнувший холодильник дернулся, когда я распахнула дверцу. По глазам резанул свет. Господи! Даже сил ругаться нет! Зажмурившись, я выхлебала полбутылки минералки, потом жадным взором окинула белеющие полки. Пусто. Ну, относительно. Две бутылки воды, кусок сырого мяса. Сметана. Потрясающе.

Рухнув на скрипнувшую табуретку, ногой захлопнула дверцу. Громыхнуло, со стены упала кафельная плитка, звонко разбилась о конфорку, разлетевшись на десяток кусочков. Тьфу! Ну и квартирка. Обшарпанная однушка на первом этаже двухэтажного кирпичного убожества. А город! Полулесостепепустыня! И саранча стаями летает! Скучно, все сообщество по резиденциям сидит, одиночки только к ночи в центр выбираются, в местное кафе-мороженое, оно же место заседаний конклава. Это ж жуть какая-то! Работы нет никакой! Официанткой в летнем кафе — не считается. Снится всякая гадость. Павел не едет!