Исход. Возвращение к моим еврейским корням в Берлине - Дебора Фельдман

Обратно в Ньиредьхазу мы вернулись во второй половине дня – как раз вовремя, чтобы успеть посетить до закрытия синагогу. Возле нее собирали перед депортацией евреев, и мне очень хотелось оказаться на том самом месте, откуда так страшно началось изгнание бабушки. Сейчас площадь была заасфальтирована, ее окружали ветхие многоквартирные дома, осторожные свидетели тех времен. С их обшарпанных террас полосами облупилась голубая краска, и казалось, будто со всех сторон на тебя смотрят полуприкрытые от усталости глаза. В тот день бабушка видела Ньиредьхазу не такой, но все же город каким-то образом хранил в своих костях воспоминание о тех минутах, и пустующая площадь под тяжелым серым небом, похоже, молчаливо соглашалась с этим моим ощущением.

Сама синагога оказалась величественным зданием с узкими высокими окнами и надежными воротами. Я попыталась представить, как здесь собирали евреев, но те события показали на киноэкранах и подробно описали в книгах, – они просто не могли случиться в таком спокойном и обычном месте. Реальности пришлось бы на мгновение расщепиться, чтобы позволить подобное. Жизнь – такая, какой я ее понимала, с бесконечной банальной погоней за едой, зарплатой и развлечениями, – должна была внезапно исчезнуть. Только тогда что-то настолько странное и чуждое могло занять ее место.

Стены синагоги были розовыми, с белой окантовкой. Она совершенно не походила на шулы[39], которые я видела в детстве, – гораздо больше напоминала реформистские храмы, попадавшиеся на Манхэттене. Женская галерея внутри не была закрыта и находилась достаточно низко, чтобы в таком маленьком помещении стоявших на ней женщин было хорошо видно расположившимся внизу мужчинам. В тех синагогах, которые я видела, когда росла, женские секции полностью отделялись от главного зала – за счет высоты и загородок. Очевидно, местное сообщество ортодоксов было очень современным и не имело ничего общего с миром, частью которого была моя бабушка.

– Скажите, до войны здесь жили хасиды? – спросила я раввина.

Ангелика перевела вопрос. Раввин медленно покачал головой:

– Если и жили, мне о них неизвестно. Я слышал, небольшая их община проживает в Сату-Маре, это сейчас Румыния. Возможно, есть еще одна, на юге. Но в то время здесь не было хасидов. Они пришли в Будапешт в 1980-х – это были последователи любавичского ребе – и попытались всех обратить в свою веру. Даже меня пытались. Как будто я для них был недостаточно хорошим евреем. – Он фыркнул, подчеркивая абсурдность этого заявления. Обратить раввина! По его словам, это было попросту оскорбительно, учитывая, что сам он происходил из династии раввинов, а движению любавичских хасидов всего-то и было 200 лет, но они смели покушаться на целостность его наследия.

В синагоге находилась также старая миква[40], за которой раввин старательно ухаживал, хотя сам и не пользовался. Зато он рассказал, что сатмарцы то и дело приезжают сюда, чтобы посетить места захоронения своих ребе. Во время этих визитов они часто окунаются в микву – за небольшую плату, которая идет на синагогу. Он предложил показать мне купальню. Попасть внутрь можно было только через подвал, в который вела бетонная лестница с задней стороны здания. Спустившись вниз, я оказалась в пропитавшемся затхлостью и сыростью помещении и увидела выдолбленную в полу нишу, на дне которой стояла лужа собранной насосом дождевой воды. Запах там стоял отвратительный.

– Они что, правда сюда ходят? – недоверчиво переспросила я.

– Да, – ответил раввин, немного смутившись. – Я стараюсь перед их визитами освежить воду, но что есть, то есть, понимаете. Здесь даже душа нет, чтобы потом ополоснуться. Но им достаточно. Здесь все соответствует галахе, а остальное им неважно.

Я наморщила нос. В мужской микве я была всего однажды, встретила там гигантского водяного клопа, который плыл ко мне навстречу, – и через двое суток свалилась с болезнью, которую врач позднее определил как стригущий лишай. По его словам, я подцепила ее именно в теплой воде купальни, которые разделила со множеством других мужчин и женщин. Так и растаяла легенда о евреях, спасшихся от чумы благодаря ритуалам очищения.

Наш шофер в тот день отсутствовал, поэтому обратно в колледж меня подвезли раввин и его помощник. Я слышала, как они энергично разговаривают по-венгерски на передних сиденьях, но понять смогла только то, что речь идет обо мне, и попросила Ангелику прислушаться и перевести.

– Он говорит, что не понимает, как можно одновременно так много говорить и так внимательно слушать, – сказала она со смехом. – И что твой мозг очень быстро работает. Но он все равно считает тебя милой.

– Ох, ты переводишь? – переспросил раввин. – Пожалуйста, не обижайтесь. Сюда редко попадают такие напористые посетители, мы привыкли к более размеренному темпу.

– Ничего страшного, – улыбнулась я. – Мне не первый раз такое говорят.

Когда мы вернулись, Золтан встретил меня и проводил в комнату.

– Я в восторге от того, что нам удалось сделать, – сказал он. – Я именно это и хочу показать: венгры могут помочь! У нас нет места антисемитам. И никогда не было.

Спустя несколько дней я уехала из Ньиредьхазы. За окном проплывал этот новый для меня мир, а в голове крутилась мысль: наша планета похожа на шарик со «снегом», который регулярно трясут. Война была особенно сильным потрясением, и из-за нее моя бабушка, как снежинка, перелетела среди этого хаоса на другой конец света, навсегда изменив устройство нашей семьи. И все же – вот она я, лечу обратно в поисках места, где можно приземлиться, и гадаю, существует ли оно вообще.

Мы хотели съездить и в родной город дедушки, Уйфехерто, находившийся всего в 25 минутах езды от места, где родилась бабушка. Но чиновница, работа которой состояла как раз в том, чтобы распечатывать свидетельства о рождении и смерти в таких случаях, как мой, три дня заставляла нас приходить и возвращаться ни с чем, каждый раз изобретая новые извинения. На третий день все печати были проставлены, пошлины уплачены, входная дверь в администрацию уже час как заперта, мы с Ангеликой вошли, однако услышали только недовольные замечания, хлопки дверей, за которыми маячили древние гроссбухи и совершенно непонятные мне бессвязные разговоры на венгерском. Свидетельства нам так и не напечатали.

Ангелика предположила, что мне стоит подождать и получить документы почтой. В Левелеке у нас не было никаких проблем с выдачей свидетельств о рождении и браке моей бабушки, прабабушки и прапрабабушки. Секретарь передал их нам со счастливой улыбкой. Но здесь, в Уйфехерто, я вдруг почувствовала, как к глазам подступают слезы, и быстро вышла из кабинета. Перед взглядом все поплыло, пока уборщик старательно возился с навесным замком на распашных дверях, чтобы выпустить меня из здания, а снаружи я рухнула на скамейку, чувствуя, как все вокруг превращается в коричневые и серые пятна.

Золтан подошел, сел рядом и спросил, в чем дело.