Исход. Возвращение к моим еврейским корням в Берлине - Дебора Фельдман

Позже бабушка объясняла мне, что после холокоста у людей было только два логичных выбора: полностью отказаться от Бога, потому что Шоа[44] убедительно доказывает – Его нет или Он не имеет значения, либо принять мысль о Боге как о сгустке ярости – и попытаться умилостивить Его, принеся себя в жертву на алтаре ритуального поклонения. Для нее решение Эдит выглядело не менее разумным и приземленным, чем решение тех, кто создал нашу общину, а столь разные подходы к жизни казались лишь случайным стечением обстоятельств.

Швеция давала мне шанс заполнить еще несколько пробелов в бабушкиной истории. Я прилетела в Копенгаген, села на поезд и пересекла мост до Мальмё – именно он стал первым городом, куда она прибыла с Эдит; об этом говорили официальные печати на дорожных документах. Автобус довез меня на окраину, где я искала местное отделение Национального архива. Встретившись с его сотрудницей, я открыла маленькую обувную коробку, в которой хранила необходимые фотографии и документы, и вывалила их на стойку беспорядочной кучей. Архивистка выудила одну из карточек, на которой бабушка и Эдит стояли перед большим домом, а на заднем плане росли высокие сосны.

– Похоже на Озерный край, – задумчиво произнесла она. – Это центральный район страны, где сконцентрированы спа-курорты.

Из ее объяснений выходило, что бабушку привезли в Швецию в рамках операции «Белые автобусы» (Vita Bussarna), гуманитарной миссии, которая позволила спасти из лагерей сотни жертв холокоста.

– Но это не могла быть она, – возразила я, – бабушку спасли люди из Красного Креста. Вот, посмотрите на фото! Может быть, она могла оказаться в Швеции другим путем?

– На машинах «Белых автобусов» как раз и рисовали красные кресты. Только так им удавалось миновать военных.

– Но зачем было ее забирать?

– У нее ведь был тиф, верно? В Швеции в то время действовала программа реабилитации больных тифом. Поскольку ее сотрудники располагали всем необходимым, чтобы поддержать страдающих от болезни, а союзники опасались эпидемии, большинство спасенных отправляли на карантин в Озерный край.

Однако в архивах не нашлось записей о бабушке. Я показала на ее бумаги, и архивистка еще раз изучила отметки в них.

– Возможно, вам помогут здесь, – сказала она, указывая на печать шведской Комиссии по делам иностранцев. Оказалось, здесь в каждом городе свой архив. Ничего не оцифровано. Записи Комиссии по делам иностранцев хранятся в отделении Национального архива в Стокгольме. Мне придется сесть на поезд и пересечь всю страну.

Это заняло шесть часов. Поезд был старый и громко грохотал по путям, мучительно медленно пробираясь среди неизменных пейзажей; погода стояла достаточно теплая для лета, лучи солнца нагревали вагоны до температуры далекой от комфортной, и открытые окна никак не исправляли ситуацию. Поездка оказалась изнурительной, и к прибытию в столицу Швеции я вся взмокла.

Там я отыскала дешевый хостел, где можно было ночевать: гостиницы здесь оказались невероятно дорогими в сравнении не только с Венгрией, но и с Нью-Йорком, а мне не хотелось влезать в слишком уж большие расходы в первую неделю путешествия. Я выбрала одноместный номер с общей ванной; помещение оказалось таким маленьким, что в нем помещались только односпальная кровать и складной столик, прикрученный к стене, зато из окон открывался вид на Гамла-Стан, Старый город, и я слышала в отдалении звон колоколов.

Приняв душ, я вышла в светлые летние сумерки в поисках бара, где можно было бы выпить и перекусить перед сном. Там, сразу за углом хостела, на большой площади, выходящей к каналу, мы встретились с Эриком. Я искала кафе, которое было отмечено на карте, и пыталась как-то сориентироваться. Вероятно, вид у меня был именно такой, какой и должен быть у усталой туристки, которой нужна помощь, а Эрик шел домой с работы и предложил свои услуги. Думаю, я повела себя как типичная американка – вывалила на него гору информации и очень о многом попросила, но он, в отличие от большинства европейцев, к реакции которых я уже привыкла, не обиделся и не испытал раздражения. Сначала он предложил проводить меня до середины пути, потом – до самого кафе, а когда мы уже дошли до места, повернулся ко мне и скромно сказал: «Знаете, тут есть другое, получше. Мы могли бы там поужинать. Я хотел бы пригласить вас, если вы не против компании».

Я была удивлена и польщена одновременно. Эрик выглядел как и полагается шведу: высокий, хорошо сложенный, угловатый, с очень светлыми глазами. Мне он показался привлекательным, но, пожалуй, очень чужим. Я испытала те же чувства, что и в Париже, когда впервые пробовала лобстера: очень интересно, но страшновато и совершенно непонятно, чего ожидать.

Как оказалось, волноваться было не о чем. Эрик оказался очень добрым, тактичным и образованным человеком, который с юных лет боролся за возможность выбраться из бедного сельского района. К 26 годам он уже получил должность младшего юриста в юридической фирме и – тут он смущенно покраснел – выиграл стипендию Валленберга на изучение международного права в Стэнфорде. Ему предстояло переехать туда в августе, и эта мысль наполняла его восторгом и тревогой. С американцами он раньше знаком не был, хотя смотрел фильмы – и увиденное ему нравилось. Мне он сказал, что я подтвердила все его предположения – оказалась дружелюбной и открытой, в отличие от шведов. Ему нравилась и моя прямота. Похоже, друг в друге нас привлекали те качества жителей другой страны, которые на родине считались обычными.

Выпив достаточно заказанного Эриком розового вина, я призналась, что нахожу его симпатичным. Он сильно удивился и заявил, что это несмешная шутка.

Мы возвращались к моему хостелу все в тех же светлых сумерках: полярный день лишь десять дней назад миновал свой пик. Увидев, где я остановилась, Эрик некоторое время колебался, а затем сказал:

– Возможно, это прозвучит ужасно неуместно, но я не могу не заметить: у меня недалеко отсюда есть чудесная просторная квартира. Там наверняка гораздо удобнее и точно гораздо безопаснее, чем тут.

– Ты меня к себе приглашаешь? – рассмеялась я.

– Нет! Хотя… да. Но не в этом смысле!

Эти его мучения были так очаровательны, что я не удержалась и поцеловала его.

То была не любовь, а какое-то другое чувство, сладкое и легкое, а главное – успокаивающее после всего напряжения, которое скопилось во мне с начала путешествия. Я рассказала Эрику, зачем на самом деле приехала в Швецию, опасаясь поначалу, что сложность задачи и упоминание холокоста отпугнут его. Однако он отнесся к моей идее с сочувствием и любопытством, рассказал, куда стоит направиться в первую очередь утром понедельника, и даже нарисовал маршрут до места на карте.

В понедельник Эрик отправился на работу, а я села в автобус и поехала по указанному адресу – в Центральный архив. Служащий на стойке информации сообщил, что доступ к необходимому разделу есть только у одного человека и мне предстоит дождаться, пока он приедет по вызову. Я нетерпеливо маялась полтора часа в ожидании его приезда. Нужный сотрудник оказался высоким и худым мужчиной средних лет, с бородой, седыми волосами и пугающе бледной, мелового оттенка кожей. Он забрал талон, который мне выдали здесь, молча, – и исчез еще на 20 минут.