Желай осторожно - Мара Вересень

Отстранилась, задыхаясь, чувствуя, как боль опрокидывается солью через край и бежит по лицу, — на меня из его глаз смотрел не теплый малахит, а холодные колкие изумруды. Мои руки бессильно упали вдоль тела. И вот тогда Анатоль поднял свои. С тем же отстраненным и равнодушным взглядом он оттер от слез мои щеки, сделал шаг назад, поднял с пола рубашку, оделся, тщательно застегнул все пуговицы, одернул манжеты.

— Ночь была беспокойной. У вас есть пара часов, чтобы отдохнуть, княжна, потом придет Колин и поможет подготовиться к церемонии.

— Зачем? — шепотом спросила я и коснулась пальцами губ, на которых еще жила тень прикосновения.

— Вы этого ждали, — ответил Анатоль, растянул губы в улыбке, поклонился. — Доброй ночи, ваша светлость. Вернее, доброго утра.

Затем повернулся спиной, в несколько шагов преодолел пространство, отделяющее его от выхода из комнаты, открыл дверь и получил в глаз. Увесистым металлическим кулаком. Закатил глаза и рухнул.

— Ты что!? — завопила я громким шепотом.

— А чего он! — отозвался Вовыч, явно подслушивавший, а то и подглядывавший, за дверью.

— И что теперь? — я беспомощно посмотрела на приятеля. Шлем был другой, а выражение все то же.

— Что-что, — проговорил он, приглядываясь к лицу поверженного канцлера, на лице которого наливался багровым след от удара, особенно любопытно смотрелся узор от кольчужного сегмента, отпечатавшийся на коже. — Ты пойди, что ли, умойся, а то, как веник, пыльная и в паутине, а я тут сам как-нибудь.

— А… — я уже развернулась в сторону ванной и замерла с поднятой ногой, — а ты куда делся? Я думала ты того? Все… Даже расстроилась и отмстила.

— Ну, это ты правильно. Когда эта баба мерзкая в меня попала, меня просто в другой доспех вынесло, ну, вроде, как из чата, а я по новой залогинился, только с другого компа. Так, иди куда шла, княжна!

— Ща всеку!

— Иди, иди, дровосек любитель.

Когда я выбралась из ванной, разморенная и моргающая через раз, в гостиной никого не было. Только в углу торчал рыцарский доспех. Но он был пустой, я это каким-то образом знала. Как знала и то, что предусмотрительный организм выкрутил ручку на чувствах на минимум. Потом мне это аукнется, но это — потом. Когда моя голова коснулась подушки, я уже спала.

Правда, не так долго, как хотелось.

Апофеоз красоты и стиля начался с внесения… вкатывания… В общем, в распахнутую на обе створки дверь кое-как, со стенаниями и прижиманиями изящных ручек к трепещущей груди (Глай ар Мур), невнятными возгласами и восклицаниями (безымянная девица из свиты ар Мура), сдавленной руганью (держатель зеркала) ко мне протащили нечто на стойке и в чехле. Следом паровозиком втянулись мои горничные и парочка пришлых. Но!

До этого меня разбудили в стиле незабвенной домомучительницы Колин ван Жен. С небольшим дополнением. При побудке присутствовал добрый доктор ир Прим и, судя по мандариновым ноткам, в протянутом бокальчике был концентрат вечного двигателя. Всегда бы так. Узрев приливающую к моему лицу энергию жизни, Колин воспряла вслед за мной и началось. Сначала меня немножко накормили и озвучили культурную программу. Меня ожидало: торжественный молебен в храме Светлого, церемония передачи ключа, венчание, праздничный бал и логическое завершение всего — брачная ночь. Произнося последнее, Колин так эзальтированно закатила глаза, что я чуточку струхнула. С этим выражением на лице меня затолкали в ванную…

…Вытащили из ванной, натертую таким количеством всего, что обоняние приказало долго жить. Затем ар Мур помахал надо мной какой-то растопыркой, похожей на массажер-антистресс для головы, и мокрый ком волос упал на спину гладким струящимся и совершенно сухим каскадом. А потом меня принялись вертеть, как куклу, купленную с большим набором сменной одежды, на которую тут же, вот прямо сейчас, нужно было все-все примерить. Начиная с нижнего белья.

У меня в крови гуляло столько эндорфинов, что ошалевшие переживания обо всем вчерашнем по-тихому забились в уголок, а неукротимая жажда деятельности вынудила всячески участвовать в творящемся безобразии.

К слову, платье, а это именно его с такими нервами пропихивали ко мне в комнаты, оказалось феерическим, даже если сбавить накал страстей, навеянный зельем. Это было что-то из тонких-претонких сплетенных в невообразимый ажурный узор белых и серебряных нитей, усеянных мириадами сверкающих алмазных искр. И никакого кринолина. Просто юбок оказалось столько, что он был не нужен. Гладкий корсет, украшенный по краю декольте такой же алмазной крошкой, держался на мне только за счет шнуровки. Волосы оставили, как есть, лишь закрепили на них драгоценную сеть с прозрачными нитями, и казалось, что это не камни, а поблескивающие в прядях бриллиантовые росинки. А потом всю эту красоту взяли и спрятали под шелковое жемчужно-серое… еще одно платье, оборудованное широким капюшоном и стянутое впереди тесьмой таким хитрым образом… Тут, как только мой взгляд упирался в тесьму, я начинала хихикать, потому что — дерни за веревочку, дверь и откроется. Впрочем, шнуровка начиналась чуть ниже линии декольте, и места для зрелищ хватало.

В коридоре было необычайно шумно и суетно, и я это слышала, несмотря на достаточно большое количество бесконечно разговаривающего народу вокруг. Гости, как мне пояснили позже, начали съезжаться с раннего утра, и востребованными оказались даже самые непритязательные комнаты.

А потом явился Вениан с большой плоской коробкой, и все вымелись за порог в одно мгновение. А что, здесь жениху невесту до свадьбы видеть не считается дурной приметой?

Когда-то

В кабинете было темно. Он задернул шторы, чтобы даже отраженный снегом лунный свет не разгонял тьму. Зверю было маетно, а свет, даже такой зыбкий и тусклый, раздражал. На изломе года всегда было сложнее всего сдерживаться, но в это раз — особенно. У причины были дерзкие глаза мягкие волосы орехового цвета и запах. Вишня и солнце. Прикосновение тонких пальцев воспоминанием тлело на ладони, мучало. Зверь ворочался и просился наружу. Звал. Ее.

Удавкой проступила на коже вязь клятвы. Отразилась в полупустом стакане на столе, растаяла. Назойливое воспоминание таять не собиралось. Мягкие губы, тонкая нежная кожа шеи с бьющейся жилкой, стон с его именем на устах, и теплое податливое тело, бесстыдно прижимающееся к его разгоряченной плоти так тесно, что он почувствовал ее лоно, готовое принять его. И одна на двоих сладостная дрожь предвкушения. И огонь, который он не сдержал.

Тело отозвалось на воспоминание, как если бы девушка снова была в его объятиях, и проклятая пламенем кровь высветила вены под кожей. Зверь заурчал, довольный, ему тоже нравилось это вспоминать. Анатоль откинулся в кресле, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, успокаивая и себя, и зверя. Нужно было снова вернуться в зал. Отец видел, как он уходил, и непременно станет упрекать. Не только за пренебрежение светскими обязанностями. Еще за брата. И за то, что он — это он.