В окопах. 1916 год. Хроника одного полка - Евгений Анташкевич

Царь невидящим взглядом смотрел сквозь генералов, сохраняя их в поле зрения. Они открывали рты, двигали лицами, они бубнили, он их не слышал, они вставали, садились, передавали документы, из рук в руки указку у большой карты между двумя высокими напольными зеркалами. Карта и зеркала были справа за спиной. К карте хотелось подойти и попутешествовать, вот, например, Рига, красивый город… вот Минск, а вот Спала… Нет, в Спалу не нужно, в Спале беби стало плохо, и он потом долго болел, а когда беби болеет, болеют все… А вот Могилев, прямо на берегу Днепра… Как же приятно стоять у карты или сидеть за столом, водить игольно заточенным кончиком карандаша, всего в миллиметре от карты, не касаясь, не оставляя на ней следа: над дорогой, над рекой, вокруг озера, по очертанию фьорда, особенно там, где был, видел, гулял сам, с Аликс, с девочками…

И царь снова вспомнил фотографа, наклонившегося в поясе у фотографического аппарата, накрывшегося с плечами покрывалом, только что, вот здесь, в зале. Но вдруг мысленно увидел его же в фотосалоне, так, как они обычно снимают сами – ставят клиента у высокой, к примеру, цветочной стойки и просят облокотиться… клиент облокачивается, и, как правило, обвивает свободной ногой ту, на которой стоит. А тут перед взором царя фотограф стоял на обеих ногах, чуть пригнувшись, он зорко всматривался не в объектив, нет, а в самого императора и вдруг ухмыльнулся, распрямился и уже с нахальной улыбкой, завив ногу об ногу, облокотился и прямо-таки уставился. «Вот нахал! – усмехнулся своим мыслям император. – Но… кого-то он мне напоминает!» У фотографа были примятые волосы головным убором, а в этом он никак не мог появиться здесь, в зале. «Кепка, наверное… нынче модно! Это от кепки», – подумал император, но он фотографа до этого не видел. У фотографа были стрелками вверх усы и бородка клинышком, очень напоминало кардинала Ришелье с портрета французского художника Фэ Дэ Шампаня и ещё кого-то, повеселее, чем Ришелье. Но кого? Императору чего-то недоставало в облике фотографа, чтобы вспомнить, и тут из тумана стало вырисовываться что-то над его головой, как нимб, но из правильного круга нимб прямо на глазах стал превращаться в нечто неровное, и император это увидел ясно – нимб стал беретом. Император обрадовался такой своей находке, она привела к узнаваемому, и он с удовольствием мысленно воткнул в берет перо. «Ага, так вот это кто! – Император всмотрелся. – А может, не берет, а шляпа? – Император задумался. – У Рэмбранта шляпа, а у фотографа – берет!» – и вдруг вздрогнул от чего-то, чего не ждал.

– Ваше императорское величество, Николай Александрович… – услышал он. Император сделал вид, что он там, где есть, и посмотрел на наклонившегося к нему Михаила Васильевича, генерала Алексеева. – Когда вам подать письменный отчет и составленное решение Ставки, после обеда или завтра после завтрака?

«Завтра, да ещё после завтрака как-то неудобно, – подумалось царю, – столько работали…»

– После обеда, Михаил Васильевич! Кстати, уже и пора!

* * *

Фотографа везли домой в большом открытом автомобиле. Фотограф сидел на заднем кожаном сиденье, как он сам это назвал, по стойке «смирно», и глядел вперёд и прямо, боясь пошевелить головой.

Был светлый день пятницы.

«Как же? Как же! Какое счастье! Какой профит моему салону! Сам Государь! Прямо пресветлый сегодня какой-то день! Сегодня пятница, Светлая пятница! А автомобиль – машина – махина, ни дать ни взять! Это же Delaunnay-Belleville или…» Фотограф, коренной житель Могилева-на-Днепре, активный читатель модных технических журналов, не мог ошибиться, и он укорил себя за непрошеное сомнение, тем более что автомобиль-то был царя, а не кого-нибудь. Фотограф поднял подбородок, пенсне срослось с переносицей, как будто бы на свет они появились вместе. От дома губернатора до салона в первом этаже, с квартиркой во втором, было езды пять триумфальных минут, которые город запомнил.

Отпечаток с пластины фотограф всё же сделал. Сейчас проявленный фотоснимок, только что качавшийся, висел за уголок на верёвке с прищепкой, и изогнувшийся фотограф с лупой придерживал его пальцем.

«Это Брусилов! – узнавал он и передвигал лупу по персонажам, сидевшим за одним столом с Государем. – Это Куропаткин!» Генерала Куропаткина фотограф помнил ещё с фотографий Русско-японской войны.

«Это Николай Иудович Иванов! Это…» – между бородатым, как апостол, Ивановым и интеллигентным Брусиловым сидел усатый генерал, знакомый на вид. Фотограф вглядывался, менял угол наклона увеличительного стекла, фамилия буквально чесала язык, но на память не шла. Он положил линзу и пошёл за «Огоньком». За окном на площадке лестничных маршей было темно. Фотограф взялся за проявление пластин, когда было ещё светло, а вот уже вечер, а может, и ночь. Он поднимался по ступеням, и шаги зазвучали словами:

«Боже мой, откуда это?» Ступенек на второй этаж было немного, фотограф подумал, что их не хватит, чтобы вспомнить стихотворение целиком, стало жалко, и он замедлил ход.

«Это про меня!»

Фотограф вошёл в спальню, на подушке в чепчике с кружавчиками сонно забормотала его жена, привыкшая к ночной работе мужа. Она не проснулась, но повернулась на правый бок, к окну. Не зажигая ночника, фотограф взял с прикроватной тумбочки стопку «Огоньков» и на цыпочках вышел, и в голове тут же продолжилось:

«Ба! А сейчас, верно, уже Вербная суббота! Вот ведь как я заработался, только всё в руку! Сам Государь! А я фотографировал! Это же какая слава будет моему салону! На весь мир! – Фотограф спускался в лабораторию и старался не скрипеть ступеньками. – На весь мир!»

Скрипнула ступенька.

«Ц! – Но он махнул рукой. – Да бог с ним! Как, главное, вовремя! Уже ведь Вербная суббота! День ангела!»

Сегодня были именины супруги. Все интересовались войной, ни мимо кого она не прошла, они вместе перед сном листали «Огонек» и любовались портретами любимых генералов.

И фотограф, забыв вспомнить про авторство Блока, вспомнил с фотографии: «Это же Клембовский, начальник штаба Юго-Западного фронта, между Ивановым-то и Брусиловым, Владислав Наполеонович Клембовский! И ведь отчество-то какое! И кого-то они мне все напоминают?» Фотограф спустился в лабораторию, включил красный фонарь, взял другую прищепку, зацепил ещё уголок и закрепил фотографию в горизонтальном положении.