Резьба по живому - Ирвин Уэлш

Франко медленно кивает:

– Тут ты прав. Тока засада в том, что париться тебе надо не из-за меня. – И он переводит взгляд на хазу.

Тяжелая деревянная дверь со скрипом распахивается, и оттуда выходит Антон Миллер.

– Приветики, Ларри.

В отчаянии Ларри тянет шею к Франко:

– Не оставляй меня с ним! Он убьет пацана!

– Поздняк метаться, – говорит Антон.

– Не, пиздишь, блядь… – Ларри задыхается.

– Херня в том, что ты уже никогда не проверишь. – Антон достает поварской нож. В другой руке у него кастет. Он снимает зеленую кожаную куртку-бомбер и швыряет на капот белого фургона Ларри. Затем Антон потягивается, играя крепкими мускулами под черной футболкой, словно собирается покачаться. – Просто предупреждаю заранее.

– Не… – задыхается Ларри.

– Таким агрегатом не пырять, а туши разделывать надо, – отмечает Франко, глядя на нож. – Может затянуться надолго.

– В цвет, – говорит Антон, дыша, по наблюдениям Франко, все так же спокойно. – От этой вертлявой пизды останутся тока малюсенькие кусочки. – Он смотрит исподлобья на Ларри. – И я думаю, Фрэнсис просто хотела малехо тебя успокоить. Если даже твой хуй сейчас больше, ручаюсь, что в конце больше он будет у меня. – И он взмахивает ножом.

Ларри пыхтит и бешено вращает глазами, ища выход или потенциальное оружие. Но спустя пару ударов сердца что-то в нем умирает, и он прислоняется спиной к кирпичной стенке хазы, будто обретя в ней поддержку. Антон сует нож за пояс, а потом прыгает вперед и осыпает беззащитного Ларри целым градом тумаков и пинков. На взгляд Франко, они наносятся с такой скоростью и точностью, словно Антон учился драться: может, боксировал на любительском уровне или обзавелся несколькими поясами каратэ. Ларри оступается и мешком валится на землю. Антон достает нож, намереваясь искромсать зашуганного Ларри, а Франко подходит и говорит:

– Я, конеха, жду не дождусь, када ты оприходуешь этого клоуна, но лучше отведи его туда. – Он тычет пальцем в старую кирпичную хазу. – Охрана тут еще изредка прошвыривается.

– Здравая мысль… – Антон хватает помятого и скулящего Ларри за волосы и, рывком поставив на ноги, загоняет в хазу. В глазах парня – лютая сосредоточенность, движения угловатые, но церемонные.

Франко представляет Антона лет через десять отцом семейства, который живет в шикарном пригороде и с такой же гримасой разделывает рождественскую индейку.

Франко затворяет за ними большую деревянную дверь, чтобы приглушить крики Ларри в том крайне маловероятном случае, если кто-нибудь пройдет мимо.

Когда расследование убийства Джонни набрало ход, дела у дедули и его кентов обернулись хреново. Их удивляла упертость копов – те вроде как получили частную инфу. Казалось, это будет тянуться вечно. Под прессом они сваливали вину друг на друга, но в конце концов все трое загремели на нары. Сначала произошла разборка, но не в «Стрелке», а в пабе «Отдых после боулинга» – тихом заведении на Митчелл-стрит, скрытом от посторонних взглядов. Наверно, они пошли туда, чтобы сговориться, какого горбатого лепить мусорам, но поцапались и пустили в ход кулаки. В тот день Карми нехило отметелил Лоузи, так что, кажись, Джок воспользовался их сварой, и они с Лоузи решили: пусть этот шкаф и отдувается за проломленную бошку Джонни.

Карми с Лоузи садились теперь в противоположных углах «Стрелка». По слухам, после того конфликта они никогда больше не обменялись ни словом друг с другом или с дедулей Джоком, хотя, может, это и пиздеж. Людям нужны мифы: они упорно хватаются за них, чтобы придать своей никчемной жизни смысл. Но ни один мудак не стал бы спорить, что из-за постоянного головняка с полицией их крепкой дружбе пришел кирдык. «Стрелок» – очень маленький бар, и в двух шагах от него куча других пабов, где можно бухнуть. Думаю, просто ни один не хотел уступать.

Гонор.

В общем, когда выдвинули обвинения, за убийство Джонни засудили только Карми. Не помню всех подробностей дела, но на суде они обвиняли друг друга в том, что случайно столкнули Джонни в док после пьяной ссоры из-за бабок, выигранных в карты. Джока и Лоузи засудили за причинение смерти по неосторожности, сокрытие преступления и неоказание помощи Джонни. Слушание дела было чумовое: типа кто кого переорет. Случилось это еще в те времена, когда «Скотсмен» в судебной хронике с восторгом писал о насилии в среде эдинбургского рабочего класса. Теперь у них другая политика – игнорировать беспредел, чтоб не напужать обывал и туристов. Но на суде был полный бардак. Всем троим дали тюремные срока. Джоку и Лоузи – не длинные, но они все равно уже были староваты для крытки. В каком-то смысле им двоим пришлось даже хуже: после освобождения их гнобили как зашкварившихся: скрыли смерть друга и, возможно, заложили еще одного кента – такое никогда не прощалось.

Старика Джока в тюряге хватил инсульт, так что его освободили досрочно. Но его вторая молодая жена, грязная шалава, которую мы должны были называть не «бабулей» или «бабуней», а «тетей Морин», ушла от него к чуваку помоложе. Лоузи отмотал свой срок, а Карми, которому впаяли по полной, в итоге так на тюрячке и подох.

Я проведывал Джока пару раз в жилом комплексе для престарелых в Гордон-корте, где он провел последние годы. Его рожа так и застыла в перекошенной ухмылке, которая из-за инсульта стала теперь отличительной его чертой насовсем, – и вдобавок он превратился в калича и пускал слюни. Друзей у него не осталось. Как будто теперь, когда он стал инвалидом, люди смогли открыто признать, каким же он был хуйлом. Несмотря на то что они тогда сговорились подставить Карми, а может, и благодаря этому, с Лоузи они больше никогда не общались.

Когда я в последний раз проведывал его в Гордон-корте, я уже понимал, что он не жилец. Хотя сестрички за ним и ухаживали, штын стоял на всю комнату. От Джока воняло ссаками, и меня тошнило. Тогда-то я и решил рассказать этому мудаку всю историю.

– Помнишь, как вы узнали, что Джонни проломили бошку? Вы все валили друг на друга – ты, Карми и Лоузи. Но ты никак не мог врубиться, кто ж его доконал, кто размозжил ему бошку?

Джока взяла оторопь. Говорить он не мог, но, казалось, был на грани нового обширного инсульта. Рожа у него побагровела, и он с хрипом втягивал воздух.

– Это был я, – сказал я, стоя над ним. Мне тогда было лет восемнадцать, и я не мог поверить, что когда-то ссал этого старого овоща. – Угу, это я его замочил. Хрястнул по башке неслабой булыгой. Понятно, что это было сигналом для мусоров. Они записали все как убийство, а не самоубийство очередного уволенного и выброшенного на свалку докера. И потому провели расследование. Понятно, что я сам позвонил им и сказал, что это были вы, – объяснил я, пока дедуля Джок сатанел, глядя на меня. Ох, этот страх и ненависть в его мудацких старых зенках! – Угу, это я вас тогда сдал! Как вы все накинулись друг на дружку – любо-дорого посмареть, – рассмеялся я в его хрипящее хайло. – В общем, это был я. Я всех вас взъебал – упек вас на кичу!