Прекрасные изгнанники - Мег Уэйт Клейтон

— Кроме алкоголя и ленты для пишущей машинки, — согласилась я.

Он улыбнулся:

— Хорошо, Дочурка, давай посмотрим, что ты откопала.

Мы наняли машину и, минуя трущобы, выехали на окраину Гаваны, где стояла жуткая вонь от дубильни, а затем поехали дальше мимо плантаций, на которых выращивали бананы и кокосовые орехи. По пути нам встречались счастливые детишки, возвращавшиеся домой из школы.

— Да уж, дорога неблизкая, — проворчал Эрнест, хотя мы ехали всего несколько минут.

— Зато тихо и воздух свежий.

— Если не считать вони от дубильни.

— Здесь нет никакой дубильни, Клоп, она осталась позади. И тебе наверняка понравится писать на свежем воздухе.

Мы направлялись в Сан-Франсиско-де-Паула — небольшой городок недалеко от Гаваны.

Нас встретил не сам владелец усадьбы, а друг семьи. Он открыл ворота, за которыми начиналась усаженная деревьями подъездная дорога. Земля была усеяна пустыми бутылками и ржавыми консервными банками. Краска повсюду давно облупилась, а теннисный корт был окружен всеми сортами сорняков, какие только имелись в Сан-Франсиско-де-Паула. Грязное месиво в бассейне могло дать фору мути, которая забивала мои мозги в самые худшие времена. Как выяснилось, здание было построено каталонским архитектором полвека назад, вскоре после смерти двух его сыновей. Правда, друг владельца добавил, что скончались они не здесь, и это немало меня порадовало. Дом так давно пустовал, что в нем поселился запах гнили, а стены покрылись мерзкой черной плесенью.

— По сравнению со всем этим, Клоп, твой образ жизни можно назвать респектабельным, — сказала я.

Но там были высокие потолки, широкие окна и двери, арочные проходы и полы из керамической плитки, так что я сразу и бесповоротно влюбилась в этот дом. Он стоял на холме, и оттуда открывался вид на Гавану, которая лежала в двадцати пяти километрах к западу. Под окнами ярко цвела бугенвиллея, а из-за пышных крон фламбояна, который я в тот первый день перепутала с жакарандой, не было видно стен сада.

— Клоп, неужели тебе не нравится? — удивлялась я.

— Марти, ты же это несерьезно.

— Только взгляни на это роскошное дерево напротив парадного крыльца.

Сейба была безумно красива и величественна: неудивительно, что язычники-туземцы поклоняются природе.

— Смотри, орхидеи у нее на ветках похожи на разряженных подданных, которые слетелись к своей королеве-матери…

А еще там были колибри и восемнадцать сортов манго.

— А название какое! «Финка Вихия». Жаль только, сторожевой башни нет, чтобы обозревать окрестности. Это ли не место, где все дарит писательскую энергию?

— Сто баксов в месяц, Студж? Господи, ты только посмотри вокруг.

— Что я и делаю. Я очень внимательно смотрю, мистер Хемингуэй. И уже влюбилась в это место.

— Но сто долларов в месяц! — повторил Эрнест.

— Ты платишь шестьдесят за один свой номер-кабинет, я уж не говорю о том, в котором живешь.

О тысяче долларов, уходившей на содержание особняка в Ки-Уэсте, я упоминать не стала.

Пожалуй, сотню в месяц я и сама могла какое-то время платить с гонораров от «Кольерс».

— Беру, — сказала я мужчине, который показывал нам усадьбу. — Передайте владельцу, что я арендую этот дом. И не вздумайте его еще кому-то предложить.

Гавана, Куба

Февраль 1939 года

— Никакого телефона, — настаивал Хемингуэй.

— Не глупи, Скруби. Да Мэти с ума сойдет, если не сможет со мной связаться!

— Но звонки станут отвлекать от работы.

— Это будет мой личный телефон, тебе вовсе не обязательно давать номер Полин.

— И никакого радио.

— А как же мы тогда будем узнавать новости, Клоп?

Американские газеты привозили морем, и, соответственно, они приходили на несколько дней позже.

В последние недели февраля и в первую неделю марта я пыталась привести усадьбу в божеский вид и как-то обустроить дом: наняла маляра для побелки стен, двух садовников и еще работника, который должен был осушить, вычистить и заново наполнить водой бассейн. А Эрнест все это время писал в своем номере в отеле. Он закончил «Под гребнем» — антивоенный рассказ, главный герой которого, корреспондент, очень похожий на автора, снимал фильм, очень похожий на «Испанскую землю», — и взялся за следующий. Эрнест буквально не вылезал из-за пишущей машинки и почти не делал заметок от руки: верный признак того, что работа спорится.

Как-то днем в начале марта мы сидели бедром к бедру на кровати в отеле и перечитывали свои тексты. Я отложила свою рукопись и взяла у Эрнеста первую страницу. Он не возражал. Прочитала первые несколько строчек. История разворачивалась в Испании, в лесу, во время войны. Это были не те боевые действия, в которых принимал участие Хемингуэй, но в целом сюжет похож: американец сражается против фашистов на стороне республиканцев.

На секунду я закрыла глаза и вспомнила покрытые гудроном дороги, о которых писал Эрнест, ручьи, мельницы и дамбы, всех, кто погиб в Испании, взрослых мужчин, которые воевали с оружием в руках, и маленьких мальчиков, которые держались за руки бабушек во время артобстрелов Мадрида.

Эрнест уже начал вносить карандашом правку. Я прочитала первую страницу, потом вторую и третью. Он вычеркивал местоимение первого лица множественного числа и заменял его на местоимение третьего лица единственного числа: вместо «Мы лежали на земле в лесу» — «Он лежал на земле в лесу». И так было везде, по всему тексту.

— А почему ты оставляешь пробелы перед запятыми, точками и тире? — спросила я, а сама подумала, что, наверное, уже не смогу взять в руки свои страницы с мутным, неряшливым и сырым текстом романа о Чехословакии.

— Это на французский манер. Так принято у французов. Ты не знала?

— Только при написании двусоставных знаков. Точка с запятой. Или восклицательный знак.

Эрнест с сомнением посмотрел на меня и нахмурился. Он терпеть не мог ошибаться.

— Эта история о войне в Испании, она о том, как республиканцы атаковали фашистов в ущелье Гвадаррама? — поинтересовалась я. — Штурм Ла-Гранхи, угадала?

— Да.

— Значит, теперь я знаю, чем все закончилось. — (Эрнест промолчал.) — Но это было в мае. В мае тридцать седьмого, мы уже вернулись в Нью-Йорк на писательскую конференцию. Тебя же там не было.

— Для того чтобы описать звуки, запахи и все прочие детали, у меня есть бомбежка дороги на Тортосу, — ответил Эрнест. — У меня есть все солдаты из интернациональных бригад, с которыми мы встречались. Иногда проще смешивать то, что тебе известно, с тем, что ты хочешь узнать. Достовернее получается, когда пишешь о том, что почти знаешь, а не знаешь наверняка. Марти, тебе нравится?