Ульмигания - Вадим Храппа

Балварн собирался съездить к Конскому болоту, и Ванграп увязался с ним.

По дороге Балварн рассказывал княжичу о походе, заметив, что особенный интерес у Ванграпа вызвало не описание сражений и военной доблести самбов, а подробности быта христиан: их одежда, города, замки и убранство храмов. Балварна сначала это разозлило, и он даже примолк на время, но потом вспомнил, что и сам в такие годы интересовался больше обычаями чужих земель, чем подвигами дружинников в них.

«А может, это и к лучшему, что в Ванграпе нет присущего самбам самодовольства? — подумал он. — Во всяком случае, его не прусское любопытство явно от отца. И Вепрь не должен удивляться, если увидит, что Ванграпу не все нравится в устройстве Ульмигании».

Они ехали дорогой, прорубленной от северного берега до Шоневика еще самим Замо, если верить сагам. Относительно прямая и широкая, она шла вдоль западного, «янтарного» берега, повторяя его линию. Дорога эта переживет века и еще долго будет служить людям.

Ни Белый Ворон, ни будущий князь Вепря об этом не задумывались. Неторопливо беседуя, они где шагом, где рысцой двигались мимо наполовину оголившихся липовых рощ, мимо пустырей по правую сторону дороги с нагло обнажившими песчаную плоть дюнами, мимо густой и темной дубравы у замка Гирмова на юг, к Шоневику, и дальше через Конское болото — к одиноко стоявшей на мысу у залива Халибо хижине гордого варма, так несчастливо вернувшегося домой из дальних стран.

Балварну нужно было передать Дилингу пятьдесят марок серебра от князя Святополка. А Ванграп хотел еще раз взглянуть на витинга, с которым пришлось договариваться самому Верховному Жрецу и который так долго жил среди христиан. Еще он надеялся услышать что-то о бесследно исчезнувшем воине из рутенов, поразившем воображение княжича тем, что тому — слепому! — удалось убить трех самбов из рода Вепря.

Ванграпа ждало разочарование. Дилинг в простой рубахе, какие носят артайсы или ремесленники, с топором в руках ошкуривающий бревно, мало походил даже на самого себя. Вернее, на того свирепого витинга, которого Балварну пришлось заковать в панто.

На вопрос Балварна, не слышно ли чего о Торопе, Дилинг только пожал плечами, сказав, что пробовал отыскать его на косе, но безрезультатно.

Потом они говорили о пустяках. Балварн обещал прислать несколько хороших скалениксов и спросил: не нужны ли варму плотники для помощи в строительстве? Тот отказался. Потом жена варма с симпатичным, но непривычно темным лицом и чрезмерно тощей, на взгляд Ванграпа, фигурой подала жидкую юсу. Они поели. После Дилинг взялся за топор, а самбы отправились в обратный путь.

— Он не похож на славного витинга, — сказал Ванграп, когда они узкой тропой, след в след, пробирались через болото. — Разве витингу пристало махать топором?

— Он похож на витинга, который умеет махать не только мечом, — ответил Балварн.

Дилинг же, едва самбы скрылись в ельнике, воткнул топор в тесину и сел.

Небо было серым и висело так низко, что сливалось с серой водой залива. Деревья на мысу из-за частых ветров скинули листья раньше, чем в глуби Самбии. Все было безрадостно и уныло.

Подошла и села рядом Милдена. Потерлась щекой о его плечо.

— От тебя хорошо пахнет, — сказала она.

— Еловой смолой. Брызжет во все стороны, — сказал он. — Рубаха уже липкая, как от меда.

— Что-нибудь новое сказали?

— Нет.

— Мне сегодня приснилось, что молодой розовый кот пришел и лег у моих ног. А на шее у него был такой же покунтис, как у меня.

— Крест?

— Да. Я думаю, это был Тороп. Он жив, я знаю. Ведь знала же я все годы, что жила у бартов, что ты придешь за мной. Точно так я знаю, что Тороп жив. С ним что-то случилось, но он еще объявится, вот увидишь.

Милдена сказала не все. Она не сказала Дилингу, что в этом сне кот позвал ее с собой, а она не хотела, но пошла — ей было некуда деваться. Она не сказала и о том, что утром, проснувшись, подумала: а вдруг Тороп действительно в Стране предков? И ей стало страшно. Потому что в этом случае розовый кот мог увести только туда.

Шло время. В Ульмигании наступила та отвратительная пора, когда холодные туманы чередуются с промозглым западным ветром, а бесконечные дожди сменяет мокрый секущий снег. Когда деревья, вяло сопротивляясь ураганам, жалко трепещут ветками, а птицы и грызуны жмутся к человеческому жилью.

Барстуки, надежно законопатив входы в свои норы мхом, завалились в редко прерываемый сон. Правда, не все. Часть из них, позевывая и моргая от недосыпу глазами, все еще возилась в Тависке, заканчивая перестройку нескольких залов, сводившуюся в основном к углублению полов и переделке мебели под размеры нового короля. Еще две сотни карликов, набранных из охотников Самбии, Вармии и Натангии, усиленно обучались приемам владения мечом и военной науке под началом самого Гянтара.

Он почти совсем пришел в себя. «Почти», потому что хоть его физическое состояние и приводило в восторг барстуков, с обожанием взиравших, как послушна сталь их королю, сказать то же о его душе было нельзя. Часто он задумывался, и тогда взгляд его застывал, а мысль блуждала в каких-то далях, и трудно было вывести Гянтара из оцепенения.

Барстуки заметили, с какой тревогой следит за мужем в такие мгновения Виндия, старавшаяся всегда быть рядом. Ни то, ни другое не казалось карликам необычным. Странности в поведении короля легко объяснялись его божественным происхождением, а постоянно настороженное присутствие Виндии — ее любовью к нему. Барстуки и сами полюбили короля, вполне поверили в легенду о духе Гянтаре и привыкли покорно ждать, когда он вернется из задумчивости и обратит на них внимание.

А королю Гянтару часто было не по себе. Он знал, что когда-то летал над землей, сражался с драконами, помнил ту вспышку молнии, которая расколола сосну… Виндия рассказала, с каким трудом ей удалось вызвать его из куска янтаря и дать живое тело. И все же…

Иногда что-то, неуловимым дуновением коснувшись — обрывком запаха, далеким звуком, неожиданным блеском куска позолоты, — вызывало мучительное ощущение потери. И Гянтар замирал в надежде поймать ускользающую нить призрачного напоминания о чем-то, то ли забытом, то ли незнаемом.

У него не было снов. Иногда, впрочем, что-то похожее на сновидения подступалось к нему ночью, но, еще не успев разобрать — что же это было? — он просыпался и видел перед собой большие внимательные глаза Виндии.

— Что, милый, — спрашивала она, — тебя что-то потревожило?

— Нет, — отвечал он, успокаиваясь, прижимался к ее гибкому телу и засыпал.

Вот эти проблески в его полностью обновленном сознании, слабые искры, которые невозможно погасить до конца, это было единственным, что беспокоило Виндию. Все остальное шло как нельзя лучше.

Виндии было известно, что Крива, увлекшись разорением Польши, посылает туда дружину за дружиной и ему не до таких мелочей, как сгинувший где-то на косе славянин и жившая там же, в Паустре, мятежная вайделотка. А узнать ему о переменах в мире барстуков было не от кого, поскольку не занятые в Тависке карлики залегли в спячку. Того же единственного, кто так стремился к золотой шапке короля и дружбе с Кривой, настигла страшная смерть. В самом начале зимы к нему в нору забралась гигантская гадюка и сожрала его со всеми домочадцами. Гадюка напомнила барстукам самые жуткие саги о временах драконов и Анге[87]и уползла, не тронув больше ни одного жилища. Старейшиной Самбии стал Гунтавт, и Виндия с этого момента была уверена, что до весны, пока не кончится спячка карликов, никому из людей не станут известны ее планы. Нет, она не собиралась объявлять войну пруссам, слишком хорошо понимая, чем это может кончиться. Но весной, когда тысячи карликов наводнят Самбию, заперев Криву в его логове, Виндия предъявит Ульмигании короля Гянтара — великого воина божественного происхождения, ее сына и мужа. Короля, достойного править священными землями белых великанов, чтобы возродить былое величие страны.