Последний взгляд Марены - Елизавета Дворецкая

В сенях бухнула дверь, раздался всхлип; женщины невольно поднялись. Распахнулась внутренняя дверь, в избу почти ввалилась Домашка, и в каком виде! Без платка, в одной шушке, растрепанная и зареванная.

– Ой доля моя, злая недолюшка! – кричала она на ходу. – Лучше б на свет мне не родиться, горемычной! Уж лучше б я березкой белой выросла да сломилася! Лучше б я травушкой-муравушкой выросла да затопталася! Будто рыба, я в сеть изловлена! Будто птица-лебедь, в силок попалася!

Опомнившись, все кинулись к ней, обступили, схватили за плечи и руки, стали тормошить и расспрашивать.

– Пропал мой жених любезный, сокол ясный! Отдают меня, девушку, за вдовца за старого!

– Как – пропал? – заохали женщины. – Помер, что ли?

Младине вспомнился мужчина, приехавший с Крючихой, точнее, его «печальная» рубаха. И правда, у Леденичей кто-то умер – так неужели Вышезар? Сердце оборвалось при этой мысли. Женщины переглядывались.

– Такой молодой, такой красивый парень-то! – заголосили Бебреница и Муравица. – Самый ладный из всех, самый удалый! Вот родителям-то горе! Что же с ним приключилось-то?

Вскоре все выяснилось. Вышезар, назначенный Домашке в мужья, вовсе не умер, а сбежал из дома! Причем уже давно – сразу после Купалы. Но старейшины Леденичей не спешили объявлять эту новость – надеялись, что парень остынет и вернется.

– Выходит, что для одной вашей белой лебедушки нет у нас ясна сокола, – рассказывала Крючиха, усаженная в Путимовой избе под красный кут. – Уж думали мы, кому-то придется ее второй женой брать, чтобы слова не нарушить. Красеня сам хотел. А что – он мужик еще в силах, а Гнездилица-то старуха уже… Да вот: не было счастья, несчастье помогло. Померла у нас Дреманова баба, Воротилица. А он всего пять лет как женился, детишек трое, старшему вот только по осени волосики подстригли… Решили, ему возьмем девку, вот и ладно будет. Он ведь не старый еще мужик, Дреман-то.

Женщины молча вздыхали, с сочувствием поглядывая на Домашку. Она уже не причитала, но продолжала плакать, кривясь и утираясь рукавом. За вдовца выйти – для девушки ни чести, ни счастья. Едва успев стать женой, она станет матерью чужим малым детям. И на том свете ей куда деваться – ее мужа там другая, первая жена уже поджидает.

– А куда же… Вышеня-то делся? – осмелилась спросить Младина. – Искали его?

– Как не искать! – вздохнула Крючиха. – И по лесу искали, и по родне искали, и к Угляне я ходила. Угляна и указала его след. К «волкам» он ушел.

– Ох ты! – по избе пролетел общий вздох.

– Да верно ли? – усомнилась Муравица.

– Чего уж вернее: он к самой Угляне заходил дорогу спрашивать! – Крючиха невесело усмехнулась.

– Она и научила?

– А чего нет? Она для того там и сидит, на росстани, чтобы всякому путь указывать – на нашем ли свете, на том ли…

Женщины вздыхали, переглядываясь. Почему так вышло, понять не составляло труда. Все знали, как сильно Вышезар любил Веснояру, которая была обещана ему, а убежала с Травенем из Могутичей. С тех пор от Веснавки не поступало никаких вестей. После Купалы началась страда, все роды засели по своим угодьям, занятые сенокосом, потом жатвой.

– Он, видать, тогда еще задумал это дело, – сказала Муравица о том, о чем все думали. – Я примечала, когда утром на Купалу невест раздавали…

Младина тоже помнила лицо Вышезара, узнавшего, что обещанная ему девушка исчезла. Сперва он злился, а потом, когда Младину попросил себе Данята, Вышеня легко согласился обручиться с Домашкой. Да он бы хоть с хромой козой обручился: уже решил, что до свадебных рушников дело не дойдет. Уже тогда его глаза смотрели в лес…

– Видно, да! – вздохнула Крючиха. – Кого он выбрал, не дала ему Доля, а к кому Недоля толкала, той он сам не захотел. Решил, видно, в «волки» пойти и никому не достаться.

Домашка снова зарыдала в голос: кому же не будет обидно, если от тебя жених в лес убегает!

– Не реви, девка, Дреман – мужик хороший! – утешала ее Крючиха. – Они с женой ладно жили, он ей во всем потакал, а ты, пожалуй, и вовсе его в руки заберешь – вон ты какая рослая да сильная!

Женщины украдкой засмеялись: Домашка и впрямь была выше ростом, чем вдовец Дреман.

– Еще сама его поколачивать будет! – шепнула Травушка на ухо Капельке, и обе захихикали, пряча лица на плечах друг у друга.

Младина слышала это, но даже не улыбнулась. На сердце легла тяжесть и возрастала с каждым вдохом. Всхлипы Домашки резали ножом по сердцу; усиливалось чувство большой беды, почти непоправимой. И разом вспомнились те тревоги, что мучили ее всю весну до самой Купалы. Те странные, пугающие силы, что жили в ней, не ушли, а просто затаились и теперь снова напомнили о себе. Откуда эта уверенность, что бегство Вышезара несет беду не столько Домашке, сколько ей, Младине?

– Знать, девка, доля твоя такая! – раздался голос Крючихи, и Младина испуганно вскинула глаза.

Показалось, что старуха сказала это ей. Но Крючиха смотрела на Домашку.

– Да может, он вернется еще! – невольно вскрикнула Младина, словно пытаясь отодвинуть неведомую беду. – Вот перед тем как за невестами ехать – возьмет да и вернется, ровно с дерева слетев! Может, одумался за лето, да боится теперь старшим на глаза показаться!

Все в избе смотрели на нее, а она в воодушевлении продолжала:

– Может, Угляна что-то знает о нем! Надо к ней сходить да спросить. Я сама бы и сходила, если мне позволят. Матушка, попроси большуху, чтобы пустила меня к Угляне! Может, еще не поздно Домашкино счастье спасти!

Даже Домашка взглянула на нее с надеждой, хлопая мокрыми от слез ресницами. Но Крючиха покачала головой:

– Да уж это едва ли… Ушел, знать, ушел. У нас теперь Дреман – жених.

Домашка опять пустила слезу. Младина не посмела спорить, но успокоиться не могла. Новость разбила счастливый теплый сон, каким она проспала все лето, вокруг задул холодный ветер.

Летом, когда миновала еще одна ночь после купальской, пережитое уже казалось Младине сном. Все ее странные видения и чувства как пришли, так и ушли сами собой, она вновь смотрела на мир привычным взглядом. И уже дивилась, что такое ей привиделось: будто побывала в каком-то чужом краю, водила круги с неведомыми людьми, встречалась с каким-то красивым парнем, который называл ее своей невестой… Неведомо откуда взялся этот парень и невесть куда пропал, но почему-то твердил, что они обручились много лет назад.

Лишь потом Младина сообразила, что «жених» ни разу не назвал ее по имени – знал ли он его? Как-то между делом она спросила у отца, не слышал ли он о парне по имени Хорт – Путим сказал, что не знает такого. И Младина почти успокоилась: приснилось ей. На Купалу или на Коляду чего только не приснится! Спасибо чурам, что домой вернули невредимой.

Через несколько дней она уже радовалась, что ее обручили с Данятой, и ждала свадьбы с тем же нетерпением, что и сестры. О своем сне она никому не рассказывала, но, порой вспоминая его, вздыхала украдкой. Данята, конечно, всем хорош, но никогда рядом с ним ее не охватывало такое яркое, безграничное счастье, как рядом с Хортом в том купальском сне… Но наяву такого и не бывает…