Принц Генри - Эмма Чейз

– Поймал ее, – повторяю я, пробуя эти слова на вкус. – Я… я не понимаю.

Пенелопа пристально смотрит на меня.

– Думаю, понимаешь.

Мне не хватает воздуха.

– Ты… ты имеешь в виду, он… поднял на нее руку? На Сару?!

– Да.

Я – не идиот. Я изучал в универе инженерное дело – чертовски скучно. Я хорошо разбираюсь в истории, в искусстве, в военной стратегии и разных науках. Я знаю слова, простые и сложные. Я понимаю их значение и понимаю взаимосвязь между ними – вижу намеки и скрытые смыслы.

Но это… в этом нет никакого смысла. Я все никак не могу осознать… или же просто не хочу.

– Но… как же так?

Как же кто-то мог причинить вред милой Саре? Моей Саре. Она такая добрая, смешная, красивая… чудесная – самая чудесная на свете. Кто же мог пожелать сделать ей больно? Как такое вообще возможно?

Пенелопа всхлипывает.

– Обычно он бил ее кулаками. Иногда – ремнем. А если она падала, он пинал ее…

– Хватит, – тошнота подкатывает к горлу. – Хватит, пожалуйста.

Потому что занавес вдруг резко поднимается, и я ужасающе ярко вижу образы, обрисованные словами Пенелопы. И это буквально парализует мои мысли, но кое-что я понимаю только теперь – то, что никак не мог осознать до конца.

– Она хромает, – хрипло говорю я Пенелопе. – Это почти не заметно, но я увидел. Когда она устает, то чуть хромает.

– Это стало для матери последней каплей. Он сломал Саре ногу. Они были прямо за дверью в ту комнату, где я находилась. Такой громкий звук… щелчок ломающейся кости, – Пенни зажмурилась. – Господи, я кажется до сих пор его слышу.

Я однажды сломал руку – неудачно упал во время одного из матчей по регби. Было больно, что пипец. И я знаю, о чем она – звук ломающейся кости и правда очень характерный. Разок услышишь и больше не забудешь.

– Он не отпустил нас. Не дал даже маме отвезти Сару в больницу. Три дня он держал нас взаперти в одной из комнат наверху, – Пенелопа вздрагивает, тихо плача. – Саре было так больно. А потом Джозеф, водитель… он работал у нас только несколько месяцев… он помог нам сбежать, когда отец заснул. Я помню, как он ворвался в комнату, подхватил Сару на руки и сказал: «Внизу ждет машина. Быстрее!» Это было ужасно – тот момент, когда мы забились на заднее сиденье, а Джозеф бегом поспешил на водительское кресло. Мы почти успели… А я неотрывно смотрела на дверь, ожидая, что отец выбежит и убьет нас всех.

Кровь отхлынула от ее лица. Она устало трет глаза и щеки.

– Но он не успел. Джозеф отвез нас в больницу, и врачи занялись ногой Сары, но она так и не срослась правильно. Тетушка Гертруда приняла нас и попросила своих адвокатов оформить развод. Юристы сумели убедить нашего отца, что, если он когда-нибудь посмеет приблизиться к нам, все подробности его действий и фотографии синяков Сары будут обнародованы. Последний раз, когда я о нем слышала – он был где-то в Швейцарии. И каждый день я надеюсь, что он сдохнет там под какой-нибудь лавиной.

В груди у меня тяжело, словно меня прижимает бетонный блок. И впервые мне кажется, что я почти плачу. Я не плакал с тех пор, как мне было десять, но сейчас и правда чуть не плачу. Из-за нее. Из-за гребаной несправедливости всего этого. Хочется упасть на колени и кричать, проклиная самого Бога.

Я готов рвать и метать. Готов калечить и убивать.

Эта последняя мысль заставляет меня сосредоточиться, а сейчас это мне ох как нужно. Сделав несколько глубоких вздохов, кладу ладонь на плечо Пенелопы и чуть сжимаю.

– Спасибо, что рассказала.

Она чуть улыбается мне. Но когда я направляюсь к двери, она вдруг хватает меня за руку, сжимает холодные пальцы.

– Генри. Нельзя… Ты должен оставить мою сестру в покое. Нельзя с ней играть. Я знаю, она выглядит такой сильной, и она на самом деле сильная, во многом… но глубоко внутри она очень хрупкая. Сара – настоящая, понимаешь? Она хорошая, и… совсем не такая, как мы с тобой.

Пенелопа фон Титиботтум и я сделаны из одного теста. Мы дикие. У нас есть свои нужды. Мы знаем правила игры и знаем, как привлечь к себе внимание. Мы живем чужим вниманием, чужим обожанием. Ну в самом деле, посмотрите хоть на это гребаное шоу.

Мы абсолютно беспечны.

И что с того, если по дороге мы можем разбить пару сердец? Подумаешь. Такие уж мы есть.

Что однажды сказал мне брат? Мы не можем изменить свою суть.

– Да, – отвечаю я сестре Сары. – Она совсем не такая, как мы с тобой.

* * *

Руки у меня дрожат, когда я направляюсь в большой зал – к Фантастической Стене Смерти.

Кистень – первое, что я снимаю со стены. Ржавый, покрытый шипами шар на цепи. Делаю пробный взмах.

Да, сойдет.

Следом снимаю со стены боевой топор. К рукояти крепится ремень, чтобы можно было вешать за спину, а лезвие по-прежнему острое как бритва.

Далее – меч с украшенной самоцветами рукоятью. Он тяжелее, чем может показаться на первый взгляд. Делаю выпад и ярко представляю, как вонзаю клинок в живот противника и терпеливо наблюдаю, как желудочный сок вытекает из раны, растекается по телу, разъедая жизненно важные органы. Ужасная медленная смерть.

Идеально.

Тщательно выбрав еще четыре орудия смерти, поднимаюсь по ступеням на третий этаж, и каждый мой шаг сопровождается звяканьем. Когда я вхожу в комнату, Сара уже не спит – сидит на диванчике. Она уже успела переодеться ко сну и набросить мягкий белый халат, а голос ее чуть хрипловатый спросонья.

– Я проснулась, а тебя нет, – ее взгляд скользит по моим рукам и груди, по оружию. – Что ты делаешь?

– Ухожу.

Она хмурит брови.

– Куда… куда ты?

Когда я отвечаю, то с трудом узнаю собственный голос:

– Я найду твоего отца и убью. Жестоко. Ну и я подумал, невежливо будет не пригласить тебя отправиться со мной и посмотреть.

Генри

Она смотрит на меня очень характерным взглядом, который я теперь понимаю, который достигает самого сердца.

Эта нежная улыбка, сочувственное покачивание головой, словно она говорит мне: «Глупый, глупый мальчик».

– Генри, ты не можешь убить моего отца.

– О, еще как могу, – мой голос звучит низко, мрачно и полон жестокой уверенности. – Уж поверь, могу.

Сара тянется ко мне и берет меня за руку.

– Пенни тебе рассказала.

Стиснув зубы, киваю.

Я прокручиваю в голове наше общение с Сарой, все эпизоды, вспоминая теперь все ошибки и огрехи. Я когда-нибудь ее пугал? Был ли когда-нибудь чрезмерно груб? Вспоминаю ту ночь, когда порвал ее книгу, и все то, что сказал ей, и хочу стукнуть гребаным кистенем себя самого прямо по башке.