7 способов соврать - Райли Редгейт

Я боюсь сказать что-то такое, что оттолкнет Мэтта.

Как я могла им увлечься? Просто ужас какой-то. Надеюсь, что те, кто изобрел эмоции, заморожены в девятом круге ада. Они это заслужили.

– Да, пойдем вниз, – быстро говорю я, бросаясь к выходу.

Я придерживаю дверь, пропуская Мэтта вперед, и, когда он проходит мимо, улавливаю его аромат. Сегодня от него не несет, как обычно, eau de ganja[49]. Сегодня от него пахнет чем-то старым и чуть сладковатым. Как потершаяся кожа и мед. Он идет, держа руки глубоко в обтрепанных карманах, а я думаю: каковы на ощупь кончики его указательных пальцев? А ладони у него шершавые или мягкие? И что он скажет, если я возьму его за руку?

Впервые за год на субботу у меня есть планы. Последний раз такое было, когда я наблюдал неполное лунное затмение вместе с отцом и членами местного астрономического клуба – горсткой шестидесятилетних стариков. Вряд ли сегодня будет так же интересно.

Джунипер сказала, что вечеринка начинается в девять, но, если верить Интернету, никто не приходит вовремя – это было бы нелепо. Обычно все опаздывают минимум на час. Не понимаю, почему сразу не назначить вечеринку на десять, хотя кто я такой, чтобы менять правила общественного поведения?

После ужина я погружаюсь в новую книгу, которую стащил из кабинета отца. К десяти часам я настолько поглощен чтением, что мне не хочется никуда идти. Еще минут пятнадцать я медлю, но в итоге, уговорив себя, беру запасные ключи и плетусь к выходу.

– Гулять идешь, малыш? – останавливает меня голос, раздавшийся из глубокого кресла перед телевизором.

Отец, по-видимому, перестал замечать, что я взрослею, когда мне было лет десять, и с тех пор, обращаясь ко мне, использует только такие слова, как «малыш», «ребенок» и «малец». Пожалуй, на Рождество надо бы подарить ему справочник для родителей, изданный после 1960 года.

– Да, – отвечаю я.

Отец поворачивает в мою сторону голову, покоящуюся на эргономической подушке, и его каштановые с проседью волосы встают торчком.

– Куда?

В его пухлые щеки врезаются уголки губ, раздвинувшиеся в улыбке, наполненной надеждой. Грустно наблюдать, как он из кожи лезет вон, чтобы установить со мной контакт.

– На вечеринку. Нужно поговорить с одной девчонкой из моего класса.

– С девчонкой, ха? – Отец подмигивает. – Тогда не буду тебя задерживать. Беги к своей девчонке.

Я поворачиваюсь, сдерживая раздраженный вздох.

– Конечно. Пока. – Именно поэтому я стараюсь общаться с родителями как можно меньше.

– Не позже двенадцати, хорошо? – Отец снова утыкается в телевизор – он смотрит исторический канал, – а я, буркнув что-то в знак согласия, выхожу за дверь.

В район, где живет Джунипер, я добираюсь к половине одиннадцатого. Он называется Мшистая роща и состоит из лабиринта глухих переулков. Все дома – под одну гребенку, будто архитектор нашел в Интернете модель элитного поселка и по его образу и подобию спроектировал весь квартал. Одинаковые фронтоны над входными дверями, одинаковые навесы для автомобилей сбоку от зданий, одинаковые черные сводчатые крыши с трубами на краю. Я заблудился даже не один раз, а целых два: спасибо гению, который решил, что здесь должны существовать «Особняк в Мшистой роще» и «Усадьба в Мшистой роще».

Я замедляю ход, по третьему разу сверяя адрес. Джунипер живет на одной из дальних улиц района, где каждый дом претендует на статус особняка. Дом восседает на возвышении в глубине участка, как король на троне, обозревающий свое королевство. Вокруг раскинулся темный газон. Посреди двора – двухъярусный фонтан, опоясанный дорожкой из крупной гальки; по краям газона – высокие ели, отчего подъездная аллея кажется еще длиннее. Из окон льется золотистый свет, доносится отдаленный гул басов. Кажется, внутри веселится уйма народу.

У меня сжимается горло. Даже не верится, что я променял на толпу и шум драгоценное уединение своих выходных, которое не нарушал вот уже шестьдесят три часа двадцать минут. Я еще в дверь не постучал, а уже нахожусь на грани паники. И все равно еду мимо вереницы машин, узурпировавших обочину дороги на улице Джунипер.

На самом деле мне вовсе не хочется знать имя учителя и вообще подробности всей этой истории. Новая информация станет еще более тяжким бременем для меня, а я не хотел бы быть вовлеченным в скандал.

И все же вопреки голосу разума, требующему, чтобы я повернул назад, я припарковываюсь, собираюсь с духом и иду к дому.

Узкая горловина металлического слива в раковине запотевает

от моего дыхания.

как я здесь оказалась? лицом вниз,

пьяная в стельку, а ведь еще только 11:00.

жалкое зрелище.

во рту вкус блевотины.

я не в силах уйти от себя.

(мне нужен ты, мое единственное спасение –

и ты это знаешь.)

нет. мне нужно взять себя в руки.

выпрямиться. умыться. вздохнуть. выйти.

улыбка на моих губах имеет привкус крови и засохшей губной помады.

откуда, черт побери, взялась кровь? из желудка? из горла? из сердца?

чтобы протрезветь, естественно, нужно выпить еще!

господи помилуй, как же жжет.

я знаю только одно: с твоим уходом

я вернулась в век обскурантизма, в ледниковый период.

прощаясь, ты сказал: всего доброго.

ничего доброго я не нахожу с тех пор.

минуты, часы, бог его знает – один черт.

спотыкаюсь, оступаюсь… где я? сидя на полу, трудно определить. (джунипер, не позорься, держись на ногах)

(шумно приветствуй всех и каждого; смейся с девчонками, которых ты узнала бы, если б была хоть чуточку менее пьяной, но…)

дверь отворяется.

валентин? – непроизвольно слетает с моих губ.

я знаю его два года и прежде ни разу не видела его вне стен школы.

можно подумать, что он вырос там,

взращен в пробирке, со всей тщательностью и бережностью,

а теперь стоит здесь, не пришей кобыле хвост.

можно с тобой поговорить? – спрашивает он. – пожалуйста. я всю неделю пытался найти тебя, но так ни разу и не застал после школы, а в обеденный перерыв… затруднительно, так можно мы поговорим? с глазу на глаз?

я: почему?