История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1 - Луи Адольф Тьер

Такой оказалась кампания 1813 года в Испании, печально известная разгромом у Витории, отметившим наши последние шаги в стране, где мы в течение шести лет бессмысленно проливали свою кровь и кровь испанцев. Результатом стали потеря Испании, угроза южной границе и уничтожение мощнейшего средства для переговоров с Англией: ибо при создавшемся положении уступить ей Испанию не представлялось возможным. Это означало необходимость новых жертв, вдобавок к тем, которых требовала Австрия. Заключение мира затруднилось как никогда, а все, кто считал, что настало время сокрушить Францию, обрели новую уверенность.

Понятно, почему Наполеон был крайне раздосадован. В общих чертах о событиях в Испании он узнал в минуту отъезда из Дрездена, а в Торгау, Виттенберге и Магдебурге, узнав из донесений министра Кларка подробности, был охвачен сильнейшим гневом. С Жозефом он обошелся крайне сурово.

«Я слишком долго рисковал ради дураков», – написал он Камбасересу, Кларку и Савари; а после такого вступления отдал самые суровые и унизительные для Жозефа приказания. Чтобы заменить его в Испании, он выбрал человека, который мог быть королю наиболее неприятен, – маршала Сульта, находившегося в ту минуту в Дрездене. Пожаловав Сульту звание главнокомандующего армиями в Испании и наделив его чрезвычайными полномочиями, Наполеон приказал ему отбывать немедленно, не задерживаться в Париже более чем на 12 часов, не встречаться ни с кем, кроме Камбасереса и Кларка, и тотчас отправляться в Байонну, чтобы собрать там армию и дать отпор англичанам. Все эти меры были естественны. Однако дальше он приказал Жозефу немедленно покинуть Испанию, запретил ему ехать в Париж, предписал удалиться в Морфонтен и никого не принимать; поручил Камбасересу не разрешать высшим чиновникам посещать его (будто с их стороны можно было опасаться движений великодушия) и довершил свои предписания приказом арестовать его в случае нарушения этих повелений! Перестав доверять фортуне, Наполеон перестал доверять и людям и повсюду видел заговоры, зреющие против регентства жены и власти сына. Недовольный Жозеф окружит себя в Париже другими недовольными и захочет отобрать регентство у Марии Луизы – такие зловещие картины пронеслись в возбужденном мозгу Наполеона и продиктовали ему бессмысленный приказ арестовать собственного брата.

Если бы испанские события, которые сделали врагов Наполеона более требовательными, сделали его самого более благоразумным и сговорчивым, можно было бы сказать, что несчастье счастью помогло; но этого не случилось. Побывав в Торгау, Виттенберге и Магдебурге и проведя смотры войск, Наполеон вернулся в Дрезден, чтобы продолжить опасную игру – дотянуть до окончания перемирия без объяснений об условиях мира и добиться нового продления перемирия, в последнюю минуту выказав притворную готовность к серьезным переговорам.

Пруссия и Россия назначили своих полномочных представителей и отправили их в Прагу, куда те прибыли 11 июля, на день раньше предписанного срока. Вернувшись в Дрезден из своей пятидневной поездки 15 июля и получив, наконец, утвержденную Австрией, Пруссией и Россией новую конвенцию, Наполеон уже не мог откладывать назначение своих полномочных представителей. Представлять Францию на конгрессе в Праге он поручил Нарбонну и Коленкуру. Назначая Коленкура, Наполеон продолжал питать тайную надежду на прямое сближение с Россией и на мирный договор, который удовлетворит Россию и Францию, пожертвовав Германией в пользу двух великих империй Запада и Востока.

Эти два назначения, получившие всеобщее одобрение, произвели в Праге впечатление, несколько исправившее дурные последствия наших вечных отсрочек. Хотя наступило уже 16 июля и для переговоров оставалось не более тридцати дней, тем не менее всё можно было спасти даже теперь, если бы один досадный инцидент не доставил Наполеону правдоподобный предлог для новой отсрочки. В Ноймаркте находились представители воюющих сторон, образовавшие постоянную комиссию для ежедневного урегулирования вопросов, касавшихся перемирия. Когда французский представитель сообщил им о последней конвенции, продлевавшей перемирие до 10 августа, с шестидневным сроком между отменой перемирия и возобновлением военных действий, что переносило продолжение войны на 17 августа, прусский и русский представители, казалось, услышали об этом впервые и весьма удивились. Снесшись со штаб-квартирой союзников, они получили от главнокомандующего Барклая-де-Толли подтверждение на предмет конвенции и одновременно заявление, что военные действия возобновятся не 17, а 10 августа. Заявление это было сколь странным, столь и неожиданным.

И вот что на самом деле привело к ошибке, доставившей Наполеону прискорбный предлог для новой отсрочки. Окружавшие Александра и Фридриха-Вильгельма приближенные были столь пылки, что обоим государям стоило больших усилий добиться согласия на первое перемирие, несмотря на всю нужду, которую они в нем испытывали. Они не смогли отказать настоятельным просьбам Меттерниха и во втором перемирии; однако, согласившись, едва осмеливались в нем признаться. Император Александр, отбывая в Трахенберг, где должна была состояться генеральная конференция глав коалиции, сказал Барклаю-де-Толли, не вдаваясь в подробности, что согласился на продление перемирия до 10 августа, но не предоставит более ни дня. Выразившись подобным образом, император говорил только об основном сроке, не имея в виду исключения последующих шести дней, составлявших законный промежуток между объявлением и самим фактом военных действий, и предоставил дальнейшее обсуждение деталей своим офицерам. Но Барклай-де-Толли, в избыточном стремлении к точности и соблюдению форм, не уступил никаким представлениям и объявил, что не желает брать на себя решение подобной трудности, не снесшись вновь с императором.

Узнав о странном недоразумении, Наполеон поначалу испытал неудовольствие. Но, поразмыслив, припомнил беседы с Меттернихом, расчеты времени, сделанные с ним вместе, и у него не осталось никаких сомнений насчет истолкования второй конвенции. Вовсе не обеспокоившись этим инцидентом, он решил им воспользоваться и извлечь из него новый и вполне правдоподобный предлог, чтобы выиграть еще несколько дней. Он приказал Нарбонну тотчас заявить в Праге, что, поскольку в Ноймаркте произошел странный инцидент и смысл конвенции, в силу которой будут происходить переговоры, поставлен под сомнение, он не считает ни достойным, ни безопасным для себя вести переговоры с людьми, подобным образом понимающими свои обязательства;

и что прежде чем он отправит Коленкура, он желает получить категорические объяснения по поводу слов, сказанных генералом Барклаем-де-Толли.

Когда в Праге стало известно о новой трудности, а это случилось 18 июля после прибытия депеши, отправленной из Дрездена 17-го, новость произвела весьма сильное впечатление. Прусский и русский представители притворились гораздо более раздраженными, чем были на самом деле, и даже оскорбленными. Но Меттерних был подавлен, а император Франц – глубоко задет. И тот и другой желали мира, хотя император верил в него меньше, чем министр, и уменьшение шансов на заключение такового вызывало у обоих искренние сожаления.

Меттерних встретился с Нарбонном и засвидетельствовал ему свое глубочайшее огорчение. «Новая трудность, о которой вы заявили, – сказал он, – не серьезнее предыдущей. Ваше поведение говорит только о намерении императора Наполеона