Последняя сказка цветочной невесты - Рошани Чокши

я всё ещё надеялась, что она откажется от этой идеи, Индиго твёрдо решила, что кто-то из нас должен заняться сексом до выпускного. Она могла получить кого только пожелает, но в таких вещах она соблюдала церемониал и отказывалась тратить наше время на кого-нибудь, кого просто прельстит близость к нам. Она предпочитала отыскать жемчужину в пещере сокровищ.

Мы уже целовали кандидата за кандидатом во время наших вечеринок по выходным, но так и не нашли нужного. Но несмотря на это, с каждым поцелуем часть меня становилась смелее. Я дольше, сильнее прижимала к себе их тела, и некая часть меня старалась расшифровать язык, на котором я пока не умела говорить. И после я всю ночь не могла уснуть, мысленно заново очерчивая их контуры по своему телу, позволяя своим рукам исследовать пути, которых не пробовала пока исследовать с кем-то ещё.

– Этот «кто-то» должен быть красив, – заявила Индиго, собирая волосы. – С аурой необычного, словно мир отметил его. Свет должен относиться к этому человеку иначе. – Индиго замерла, нанося тёмную помаду. – Голос его должен быть таким соблазнительным, чтобы выманивать из вод русалок. А самое главное… – она встретилась со мной взглядом, – ему нельзя задерживаться рядом с нами.

– Знаю, – ответила я.

Тати дала мне ключи от Дома Грёз, чтобы я могла оставаться там ночевать во время их поездки. Дом был в восторге, что не останется один, а я была в восторге, что остаюсь наедине с Домом. Огонь в камине потрескивал с искорками смеха, коврики оставались вежливыми и послушными – ни одна кисточка не пыталась зацепить меня за лодыжку. А вечерами я сворачивалась в кресле в гостиной и читала, пока зимний ветер пел сквозь стёкла.

В те выходные я оделась на концерт у верфей – кожаная куртка, бархатная юбка, расшитые блёстками колготки от какого-то костюма Тати, чёрные сапоги. Я надела свой ключ в форме скворца и надеялась, что где бы сейчас ни была Индиго, она услышит музыку. Без Индиго я не ожидала, что кто-то вообще увидит меня. Я была видимой только рядом с ней – тень, открывающаяся, когда свет сияет рядом. И потому я удивлённо замерла, когда шагнула в очередь у причала и услышала, как кто-то зовёт Индиго по имени.

Я оглянулась и увидела парня моих лет, взлохмаченного, со светло-каштановыми волосами и широкой ухмылкой. На нём была красная фланелевая рубашка с закатанными рукавами, а на его бледных жилистых руках я видела кляксы слов, написанных шариковой ручкой.

– Индиго, да? – уточнил он, шагая ко мне.

– Ты принял меня не за ту девушку, – ответила я, призывая лукавую улыбку Индиго. – Я тебя не знаю.

Я постаралась проскользнуть мимо него, но он схватил меня за руку.

– Но я знаю, – проговорил он. – Прости, что неверно назвал твоё имя, но я тебя знаю. – Он чуть запинался, торопливо пытаясь дотянуться до меня. – Ты всегда приходишь по выходным со своей сестрой. И ты – та, кто танцует. Ты закрываешь глаза, когда слышишь песню. А после сета ты облизываешь зубы, словно съела саму музыку. – Он покраснел. – Я знаю, потому что замечал. Замечал тебя.

Его имя, как я узнала, было Лирик. Его слишком длинные руки были покрыты нотами песен, и он желал лишь всю свою жизнь связать с музыкой. Я изучала эльфийский изгиб его подбородка, медовую неловкость его улыбки. Прекраснее он уже не станет, но всё это он предлагал мне.

Я всегда удивлялась, почему моряки в легендах не могут противостоять зову сирен. Почему они готовы даже утонуть, лишь бы оказаться ближе. Индиго говорила, песнь сирен настолько прекрасна, что ей невозможно противостоять, но думаю, в этом было нечто большее. Лирик показал мне, что песнь сирены была чем-то большим, чем просто музыкой; это был косой свет, и в его сиянии я оказалась в ослепительном фокусе.

– Я – Лазурь, – с улыбкой представилась я.

Следующие две недели я утешала себя знанием, что то, что испытывала я, должна чувствовать и Индиго. После вечера нашей встречи Лирик повёл меня смотреть какой-то громкий боевик. Там я пила приторную шипучку, мои пальцы были липкими от масла и попкорна, а когда он целовал меня, то на вкус был как соль и карамель. От его поцелуев я чувствовала себя сонной и хрупкой, как лента, которую держали над открытым пламенем. Через несколько дней я пошла послушать его концерт, и его взгляд был прикован к моему.

«Ты – мой любимый синий», – пел он, и я знала, что он поёт для меня. Только для меня. Для меня одной. Мысль, которую прежде я считала предательской, была смягчена, приручена умиротворяющими прикосновениями мягких губ Лирика, его нежными поцелуями.

– Я хочу тебя, Лазурь, – прошептал он однажды ночью, и внутри меня пробудилась жажда.

Может быть, ему не стоило произносить моё имя. Может быть, звучание этого имени в чужих устах пробудило мой ключ в форме скворца, и он полетел предупредить Индиго, пока я спала. Может быть, поэтому она и вернулась раньше, потому что, когда я проснулась на следующее утро, я почувствовала, как чья-то тень проходит по мне, сморгнула и увидела Индиго, стоявшую у изножья кровати. Её волосы были сальными у корней, пряди распушились и липли к её шерстяному пальто в ёлочку, которое было на два размера больше. Она улыбнулась, обнажая все зубы, и наши взгляды встретились.

– Ты уже дома? – проговорила я.

Я ожидала, что моё сердце остановится от облегчения, но вместо этого ощутила укол раздражения. Я оплакивала часы в одиночестве, и даже больше – часы, проведённые вместе с Лириком.

– Мне было ненавистно находиться вдали от тебя, – сказала Индиго, обнимая меня, прижимаясь тёплым лицом к моей шее, превращая моё раздражение в стыд. Я была дурой. – Давай пойдём в Иной Мир. Я едва могу дышать вдали от него. Знаю, для тебя это тоже было трудно – я чувствовала.

Но в этом она ошибалась, и правда оказалась лезвием, рассекающим все мои сомнения. Индиго как-то сказала, что мои страхи были неким испытанием. Но что, если и тогда она ошибалась?

Индиго напевала, а я плелась за ней по холоду. Я постаралась не чувствовать хлёсткие удары ледяного ветра, убеждала себя, что, если зубы у меня стучали, я заслужила эту боль. У ворот мы достали наши ключи, и я затаила дыхание, когда двери открылись.

Мой взгляд скользнул по величественной башне, по суровым очертаниям дубовых ветвей, по венам льда и серебра, тянущимся по яблоням. Иной Мир, который я знала,