Не проси ее петь о любви - Екатерина Радион

Перед глазами скакали картинки из прошлого. От их мельтешения становилось дурно. Сознание, словно воздушный змей, грозило сорваться и улететь, но Ран держался, не давал себе спуску. Он не осознавал, какой именно момент в его жизни видит маг, но верил в то, что тот не будет копаться в слишком личном и сокровенном.

В первый раз Раульфан краснел и стеснялся, старался спрятать глубоко внутри себя дорогие воспоминания. Но именно за ними в первую очередь и потянулся маг, долго смеявшийся потом. За ужином он пояснил Рану, что все, что не касается дела, будет вечно храниться, но никогда не будет показано миру.

И это немного успокоило юношу. Если у кого-то еще в воспоминаниях будет улыбка Лави или то, как она танцует, значит все будет хорошо.

– Нашел! – резкий крик выдернул Раульфана из странного состояния полудремы.

Тело тут же скрутило неприятной судорогой. Маг ругнулся, быстро расстегнул ремни и подставил Рану таз. Его вырвало противной горькой желчью, но это принесло какое-то странное облегчение. Маг подал Рану стакан воды и улыбнулся.

– Все, малыш, мучения закончены. Я нашел все, что искал.

– И что же? Я могу знать?

– Я обсужу этот вопрос… А пока иди, отдохни.

Ран проснулся, вздрогнул и с тоской посмотрел в темно-синее небо, покрытое веснушками звезд. Ему давно не снились события тех лет, болезненные, они вновь заставили открыться кровоточащие раны. Он подошел к окну, выглянул на улицу, словно надеялся увидеть там странного человека в плаще. Но там было пусто, ни души. Разочарованно вздохнув, Раульфан зашторил окна и упал на свою половину постели. Закутавшись в плед, он размышлял над своими поступками в прошлом, спрашивал себя, переиграл бы он что-нибудь или все оставил как есть? И как трус признавал, что ничего бы не поменял. Ведь вместо той трагедии могла случиться какая-то другая, которая унесла бы жизнь его Илавин.

Он сжал кулаки и заскрипел губами. “Поганые культисты! – подумал Ран, зажмуриваясь. – Вы разрушили мою жизнь, чуть не уничтожили все, что мне дорого! Но теперь я знаю, как с вами бороться. Всеукрывающая Длань приведет меня к моей мести. И, поверьте, она будет весьма болезненная, для вас!”

Ворочаясь с боку на бок, Ран представлял, как уничтожает еретиков одного за другим, чтобы его Лави жила в безопасном мире, чтобы никто больше не страдал…

Хвост двадцать седьмой. Беспокойные сны

Утро для Раульфана началось рано. Промучившись бессонницей, почти перед самым рассветом он заснул липким тягучим сном без сновидений, который оборвался так же внезапно, как и начался. С досадой осознав, что отдыха не предвидится, Ран бросил короткий взгляд на Илавин, безмятежно посапывающую под одеялом, с трудом подавил желание повалиться рядом, обнять, прижать к себе и уснуть под недовольное бурчание.

Ран вышел в коридор и лениво поплелся в обеденный зал, где зацепился языком с Морилин. Голова болела нещадно, и маг, чтобы хоть как-то отвлечься, принялся помогать ей с правильной расстановкой заклинаний по зданию.

Илавин проснулась отдохнувшей и счастливой. Впервые за время своего замужества она чувствовала себя в безопасности, словно к ней вернулся голос, за спиной выросли крылья, а проблемы и вовсе растворились, будто их и не было никогда. Девушка сладко потянулась в постели, с неудовольствием отмечая, что спала она в халате. Пусть и мягком, но тело все равно было пережато поясом.

“И не раздел ведь! А мог бы о жене позаботиться! – раздраженно подумала она и тут же прикусила язык. – Ага, чтобы получить от тебя, истерички такой, за помощь. Сама начала выращивать отношения на почве из вражды, сама расхлебывай теперь!”

Волшебнице стало стыдно, она почувствовала, как огнем загорелись уши и щеки, подскочила с постели и побежала в уборную. Умылась холодной водой и почувствовала облегчение. Словно камень с души свалился, упал на землю, разбившись на миллионы осколков, которые даже богам не под силу собрать.

Она думала о том, что некоторые раны, даже если очень захотеть, не заживут и за долгие годы. Сердце болезненно ныло в груди, разрываясь на части. Илавин смахнула непрошеную слезу, затем еще одну. Поняв, что пока она не отплачется, дурные мысли будут продолжать ее тревожить, Илви стянула с себя халат и пошла в душ. Хотелось, конечно же, принять ванну, но лучше что-то, чем ничего.

Стоя под упругими струями теплой воды, она расплакалась, вспоминая долгие летние дни, когда она лежала в прямом смысле слова прикованная к постели.

В нос будто снова ударил запах горьких трав и кислых лекарств, пряных мазей и настоев, которые вытеснили из ее жизни все. Илавин закрыла глаза, уперлась лбом в стену так, чтобы вода стекала по спине, и попыталась дышать ровнее. Ей казалось, что ненависть и обида разрывают ее изнутри на клочки, и она оказывается в своем детстве, шесть лет назад, когда боль и страх за будущее заполонили ее сознание.

Медленно вдыхая воздух через нос и так же медленно выдыхая, она вспоминала.

Утро, сонтум заглядывает в щель, каким-то чудом появившуюся между плотно задернутыми шторами. За ночь ужасно затекло тело, хотелось пить, но двигаться нельзя. Слишком страшно было остаться калекой на всю оставшуюся жизнь, а уж если такое будущее пророчит Годран Аварро, один из искуснейших целителей Империи, то лучше слушаться его. Беспрекословно, без возражений и даже мыслей о том, что он может быть не прав.

Илавин привыкла доверять отцу, от этого внутри разрастался ком обиды. Спустя шесть лет она постепенно начала понимать, что это было глупое эгоистичное чувство, но когда тебе шестнадцать, на дворе лето и каникулы, а ты вынужден лежать и ждать… В такой ситуации одни и те же мысли, обдуманные сотни раз, начинают превращаться во что-то нелепое.

Это было самое ужасное лето в ее жизни. Утро начиналось с того, что приходил отец и менял ей повязки, строго следя за тем, чтобы девочка не дергалась. Было больно, не помогало даже то, что Годран бережно отмачивал их настоями и травами и напевал под нос заклинания. То ли Илавин себя накручивала, то ли травма была куда серьезнее, чем рассказывал ей отец, но плакать и жаловаться было страшно. Рослый мужчина с копной длинных черных волос и парой седых прядей у виска внушал ужас не только незнакомцам, но и своей семье. Илви боялась пикнуть, когда он наносил мази, поил отварами, желал хорошего дня… и уходил. Дверь с тихим щелчком закрывалась за ним, отрезая девочку от внешнего мира.

Первые дни ее одиночество скрашивал голем, от которого Илви бросало в дрожь, она боялась, что и этот монстр взорвется от прикосновения, хоть и понимала, что сделанное на коленках чудовище и одобренный промышленный образец – это разные вещи. Тогда за Илви стала ухаживать мать. Она заходила раз в час-полтора, поила девочку, подавала ей судно, рассказывала, что делается в мире снаружи. И от этих разговоров Илавин становилось только хуже, словно у нее воровали дни жизни, не давая то, что принадлежит волшебнице по праву.