Вечная молодость графини - Екатерина Лесина

– Алиночка, – прошептал он, прижимая стиснутые кулачки к груди. – Алиночка, нам нужно поговорить.

– Говори, – Алина отложила книгу и спрятанное в ней зеркало. Щелкнула выключателем и зажмурилась, привыкая к слишком уж яркому свету. Витольд в нем потерялся.

Зато не потерялся в комнате. Он подошел к креслу, забился в него, как кролик в шляпу фокусника, и снова пробубнил:

– Это важно. Это очень важно…

У него нет неважных дел, даже стирка носков превращается в мероприятие, достойное эпического описания. Алина помнила, как он собирал носки, разделял их на светлые и темные, после стирал каждую пару отдельно, натирая подошвы серым куском мыла. Долго полоскал, тщательно развешивал на батарее, и лишь когда партия подсыхала, брался за следующую.

Витольд всегда был серьезен. И в этом очень подходил Галочке.

– Галина, она… мне кажется, наш брак исчерпал себя.

– Неужели?

– Да. С самого начала было понятно, что это – ошибка! Но я так страдал… ты уехала. Ты бросила меня и предала нашу любовь.

Про любовь писали и в книжке, которая лежала на прикроватном столике, только там любовь была чистой и ясной, предопределенной с первых страниц.

– И я отчаялся. Да, Алина, я потерял себя, и потому позволил вовлечь в тенета этого нелепого брака. Но теперь я устал. Я жажду свободы.

– Жаждешь – бери. Я при чем?

Витольд засопел. Большие пальцы его нервно дергались, то касаясь глянцевого шелка жилеточки, то прижимаясь к кулачкам.

– Ты… ты та, о которой я мечтал. О которой я помнил всегда. И теперь, Алина, настало время, когда я могу сказать тебе это, не боясь быть осмеянным! Нет! Молчи!

Она и так молчала, раздумывая, как бы половчей выпроводить этого идиота. Витольд же вскинул руки к потолку, замахал, дирижируя пламенной речи.

– Я вижу тебя, истинную! Ты страдала и продолжаешь страдать! Жизнь твоя, несмотря на все эти деньги, не стала легче…

…стала. В чем-то. А в чем-то сложнее. Никогда не угадаешь, где найдешь, где потеряешь. Вот и в рифму получилось, так недолго и до стихов скатиться.

– …тебе нужен друг. Партнер. Кто-то, кому ты сможешь доверить все свои огорчения, кто возьмется решить твои проблемы и…

– Уходи, – Алина взяла книгу, придержав пальцем зеркальце, которое норовило выскользнуть из плена страниц.

– Что?

– Уходи. Если мне и нужен друг, то точно не ты. Ты же только и умеешь, что плакать и жаловаться. Был со мной, жаловался на Гальку. Был с Галькой, думаю, жаловался на меня. Потом на детей. Детям снова на Гальку. Тебе не противно так жить? Повзрослей уже.

Вскочил. Одернул жилетку, поправил галстук и бросил гневный взгляд. Похоже, долго репетировал позу. Получилась впечатляюще.

– Ты – стерва! Но я тебя люблю. И знай, твоя сестра собирается предать тебя! Но я не с ней.

Неужели?

– Она замыслила избавиться от тебя. Завладеть имуществом и…

– …и отправить тебя в отставку, заменив на… на нашего молодого и такого очаровательного шофера. А тебе это не по вкусу, так?

Витольд растерянно пожал плечами.

– Так вот, передай Галочке, что если со мной случится… несчастье. Любое несчастье. То деньги отойдут Тынину.

– Кому? – удивление Витольда было прекрасно.

– Адаму Тынину. Владельцу бюро похоронных услуг. По-моему, он очень интересный человек. Куда интереснее, чем вы все, вместе взятые.

– И… и что? Это повод, чтобы оставлять ему все?!

– Нет. Но больше некому.

– Но это не честно!

– Почему? Мои деньги, кому хочу, тому и завещаю. А про честность… где была твоя честность, Витольд, когда ты от своего ребенка открестился? Или когда писал мне, что все кончено, и что ты не можешь связывать жизнь с особой, столь легкомысленной? Тебе нужен кто-то серьезный. Пожалуйста. Я не мешала. Я даже помогла вам, когда поняла, что нужна помощь.

– Бросила кость с барского плеча!

– Кости с плеч не бросают. Со столов – да. А в остальном, Витольд, скажи, разве тебя здесь держат? Заставляют принимать подарки? Пользоваться кредитными картами? Жить в этом доме? Ты свободен. Ты можешь убраться хоть завтра. Или даже сегодня?

– Ты разрушила мою жизнь! Нашу жизнь!

– Не я, Витольд. Вы сами ее разрушили. А точнее, сделали выбор. Один. Второй. Третий. Так наберитесь духу выбрать еще разок, – Алина с раздражением открыла книгу и подняла, заслоняясь ею от Витольда. Блеснуло зеркало, поймало свет и радостно отразило искаженное злостью лицо Алины.

Подпухшие веки. Трещины вокруг рта и на лбу тоже. Блеклость и отечность кожи. И избыточная жесткость линии губ.

– Если… если есть справедливость, – взвизгнул Витольд, – то ты получишь по заслугам! Господь, он все видит!

И не только Господь.

Продолжить чтение было невозможно. Буквы плыли, смысл ускользал, и Алина, поддавшись порыву, швырнула книженцию в шкаф. Встала. Прошлась. Открыла бар и секунд пять пялилась на бутылки. Достала белую, плоскую и, свернув крышку, хлебнула прямо из горлышка.

Водочная горечь спазмом сдавила глотку.

Плеснув на руки, Алина вытерла лицо, вдохнула запах спирта и, сев в кресло, закрыла глаза: все наладится. Следует потерпеть, и все наладится.

Гребень Батори вернется домой. Он всегда возвращался.

– Ты… Ты придурок! Идиот! Угребище! Ну почему ты на помощь не позвал? Почему? – Дашка изо всех сил старалась не зареветь. Не хватало еще перед этим… этим придурком. Он в крови весь, а еще улыбается, руку протягивает, дескать, помоги стекло вынуть.

А она еще время тянула, не хотела спускаться и звонить тоже не хотела. Думала, будто Адам нарочно комедию устроил, зная, как ей страшно в морге. А он не устраивал. Он сидел и ждал, когда Дашка придет и поможет вытащить стекло из разрезанных рук. И кровь отмоет.

Он же как ребенок. Хуже ребенка.

Янка, Янка, что же ты наделала…

– Я вызываю «Скорую»! – заявила Дашка, пятясь к двери. – Ты как хочешь, а я вызываю «Скорую».

– Нет.

– Да! И милицию. Тебя избили. Тебе помощь нужна. Квалифицированная помощь!

Нахмурился. Съежился. Отвернулся. Нет, ну как с таким можно было жить? Мы в ответе за тех, кого приручаем. И теперь, получается, что отвечать Дашке, а она не просила. Она сразу поняла: Адам – придурок. Как поняла сейчас, что вызывать врачей нельзя.

– А вдруг у тебя переломы? Или сотрясение?

Последняя попытка. Он же разумен, вот пусть и воспользуется разумом, обдумает, чем упрямство чревато. И Адам думал. Секунды две.

– Сильных ударов по голове не было.