Мужчины любят грешниц - Инна Бачинская

– Не сошлись характерами, – сказал я первое, что пришло в голову, тем самым отсекая возможность переиграть. Не сошлись характерами – это серьезно, а не банальная ссора. Это неприятие на уровне воззрений, вкусов и привычек. Плюс возраст, тот самый, в котором непримиримость и антагонизм не сглаживаются безумной страстью, а значит, нет надежды.

Мама с сожалением смотрела на меня. Я знал, о чем она думает. Она думает, что я сухарь, зануда, не способный удержать прекрасную женщину! Это было написано у нее на лице.

– Ну, чего ты, мам…

Я обнял ее за плечи, и она заплакала. Что тут скажешь? Что не нужно усложнять? Что жизнь продолжается?

– Ты не можешь жить прошлым… – всхлипывала мама. – Та девочка…

Она упорно называла Лиску «той девочкой», она никогда не верила, что наши отношения надолго. В ее восприятии Лиска была юной, незрелой, неинтересной и, уж конечно, не предназначенной для серьезного человека вроде меня.

– Сколько можно, Темочка? – вопрошала бедная мама, слепая, как, наверное, все матери. Будь ее воля, она выбрала бы мне жену! Увы, никто ее об этом не просил.

– Ма, давай не будем… При чем тут Лиска?

– А почему же тогда?

Я пожал плечами. Рассказывать ей о письме, компакте и своем возмутительном поведении в присутствии гостей я не собирался, не хотел ее пугать, да и стыдно было, если честно.

– Искры нет, – пошутил я. – Знаешь, как бывает? У вас с отцом искра была, а у меня с Ренатой ее нет.

– Мы были детьми… – невпопад ответила мама, вытирая салфеткой глаза.

Значило ли это, что, встреться мои родители в более зрелом возрасте, союза не получилось бы? Или она имеет в виду, что искра проскакивает лишь в юном возрасте?

– Мы всегда дети в любви… – пробормотал я.

Мы всегда дети в любви – беззащитные, ранимые, без кожи. Подыхающие от страха потерять.

– Не понимаю! Рената – славная, умница, прекрасный характер, с ней легко, – перечисляла мама.

«Какого рожна тебе еще нужно?» – слышалось мне.

Все правильно – Рената праздничная женщина, вроде Лешки, с ними легко, они скользят по жизни, как водомерки по озерной глади. А что такое ты? Тяжелый угрюмый тип… Думаешь, ты лучше их? Больше понимаешь в жизни? Да, может, весь смысл в том и состоит, чтобы прожить жизнь как праздник. Мне, можно сказать, обломилось, а я не понял своего счастья. Дурак непонятливый!

– Рената прекрасный человек, – согласился я примирительно. – Она мне очень нравится…

– Так, может… – встрепенулась мама.

– Не знаю…

– Но почему?!

Я пожал плечами. Если бы я знал почему! Искры нет. Не проскакивает искра. Мне с ней удобно, а ей – со мной. Ей будет удобно и хорошо и с Лешкой, и с Казимиром, и с десятком других. А Лиске было хорошо только со мной. И наоборот – мне было хорошо только с ней. Бывает же так? Или я один такой выродок? Говорят, надо спешить жить. Может, не надо? Не хватать, что идет в руки, а ждать? Тоже философия…

Я сделал чай. Мама успокоилась, только вздыхала, взглядывая на меня. Озабоченно брала ложечкой ежевичное варенье, которое сама же мне и подарила, пытаясь понять, хорошо оно или нет. Она критически относилась к своим кулинарным изыскам и всегда спрашивала – ну как? И не особенно верила нашим заверениям, что все просто замечательно. Супер. И тут вдруг раздался звонок телефона. Мы оба вздрогнули. Мама вопросительно смотрела на меня. Рената!

Но это оказалась не Рената, а Ольга. Бестелесный, шелестящий, требовательный голос.

– Артем, вы что-нибудь узнали?

– Нет, – ответил я кратко и покосился на маму.

– А что вы предприняли?

Она меня раздражала. Она не имеет права требовать. Я не хотел делить с ней Лиску. Кроме того, я не хотел говорить при маме. Я вообще не хотел с Ольгой говорить.

– Так, кое-что…

Она, кажется, поняла – изменила тон:

– Извините, я плохо себя чувствовала, не могла позвонить раньше.

Какое мне дело до того, как она себя чувствовала? Да плевать я хотел… Вдруг словно молоточек тюкнул в темя – мне пришло в голову, что она спешит именно поэтому! Плохо себя чувствует, и времени у нее осталось совсем мало. Я вспомнил ее приступ в кафе…

– Можем встретиться, – предложил я неожиданно для себя.

– Завтра в двенадцать там же, – не раздумывая сказала она и исчезла.

– Кто это? – спросила мама.

– Никто, по работе.

Она не поверила, разумеется, но допытываться не стала, только продолжала взглядывать коротко и испытующе, мысленно выстраивая новую конструкцию моих отношений с неизвестной дамой – в том, что со мной говорила женщина, мама с высоты своего жизненного опыта нисколько не сомневалась.

Еще час примерно мы говорили обо всем: о Костике, который чуть не бросил институт, о Казимире, который слишком много работает, похудел и постарел, о Танечке, которая уже совсем взрослая. «Мы стареем, а дети растут», – философски сказала мама и вздохнула. Жаль, отца нет. Ей было бы легче – мальчикам нужен папа, что маленьким, что большим. Всем нам нужны плечо, локоть, жилетка и место, куда всегда можно прийти. Нужно-то нужно, да где ж взять?

Чувство повторяемости, безысходности, слепого угла, карусельного круга, скрипящего ржавым железом, охватило меня, когда я увидел Ольгу. Она пришла первой. Сидела больной птицей в углу, в черном по обыкновению. Я резко отодвинул стул – мне показалось, она спит. Ресницы ее дрогнули, открылись больные глаза, словно присыпанные пеплом. И вдруг меня резануло чувство, что я видел ее раньше! Дежавю. Взгляд в упор, неживой, неподвижный. Чувство было вполне нелепое – я не мог видеть ее раньше!

– Что с вами? – спросил я, невольно испытывая жалость, а не привычные уже раздражение и злость, которые она во мне вызывала.

Она рассматривала меня долгую минуту, потом отчетливо произнесла:

– У меня рак легких.

Мне показалось, что усмешка тронула бескровные губы. Она словно говорила – на тебе, получай! Найди нужные слова, вырази соболезнования, скажи, что тебе очень жаль… Давай! Впомни, что говорят в подобных случаях.

Она права – что бы я ни сказал, все будет фальшь и лицемерие. Молчание затягивалось. Я чувствовал оторопь, неловкость и молчал, как пень, не в силах выдавить ни слова.

– Что вы узнали? – Она положила конец неловкому молчанию.

– Мне известно, как было написано это письмо.

Мне показалось, она ухмыльнулась. И я понял, что она знала о письме все. О чем я не преминул ей сказать:

– Вы ведь знали, что оно не прощальное. Откуда?

– Случайно. Оно было написано задолго до… августа. Что еще?