Тибетское Евангелие - Елена Крюкова

Солнце вставало, и шли мы на солнце, на сверкающий лик его.

Шли через джунгли, и родными становились нам они; шли через горные гряды, и по-родному шуршали камни, разлетаясь у нас из-под ног на горной тропе; переправлялись через великие и малые реки, и теплым молоком пела возле наших ног родная вода, и думал так: земля вся родная человеку?

Человек зря думает о Чужом?

Родные все. Родное всё. Нельзя возвышаться над другим, мысля: я лучше! Негоже убивать другого лишь потому, что он — другой. Представь: он — это ты. Тогда опустится рука твоя, держащая меч.

Земля Бхарат родной нам стала. Уже языки чужие понимали. Уже лица загорели столь, что нас в любом селенье за своих принимали.

Думал так: вот, идем мы на восток, а на западе, что оставлен за спиною, тоже живут люди; и на севере, в далекой Гиперборее, где у людей над затылком сияет маленькая луна, и звезды горят вместо глаз, и где молятся Полярной звезде, и где в черный колодец небес бросает Бог алый шелк ночного Сиянья, — тоже жизнь; и на дальнем юге, на островах, что плывут в Океане осколками прежде сильной и богатой земли Лемурии, тоже люди живут; и всякий надеется, и всякий терпит, и всякий ненавидит, и всякий любит.

И — умирает.

Куда уходит? В ночную тьму? В Сиянье севера над голой головой?

В расступающиеся бездны Океана?

Всяк по-своему хоронит родичей своих, так думал, идя по тропе в джунглях, держа верблюда в поводу.

Кто украшает золотыми подвесками и бирюзовыми скарабеями; кто сгибает усопшему ноги в коленях и мертвые руки под мертвую голову кладет, вроде как ребенок в брюхе матери спит, вроде бы умаявшийся работник лег отдохнуть, подремать под деревом, в тени, в тепле.

Кто — в могилу, закалывая безжалостно, кладет вместе с покойником лошадей и быков, козлов и баранов его; и жалобно, страшно кричат животные, не желая погибать.

А здесь, в земле Бхарат, видали мы, как вослед за мертвым мужем в его погребальный костер вступает молодая, бедная жена его, и разбросаны длинные черные косы вокруг головы, и безумен взгляд, и бледна от страха.

Читаю мысли ее: не хочу умирать! Да обычай таков!

Вот огонь уже кусает, как тигр, ее ноги; взбегает вверх по волосам; золотым кольцом обнимает несчастную голову.

Крикнул тогда: выйди из огня, женщина! Самому отнять у себя жизнь — это грех перед Господом!

Не услышала. Так стояла в костре и сгорала. Слышал ее крик. Понимал: обычай чужой, и никогда он мне родным не станет.

Значит, разные? Никогда не сольемся в семью одну?!

Отчего же все так похожи?

Отчего похожи наши глаза, наши руки, наши улыбки, наши мысли и чувства?

Кого повторяем, Бога нашего?

Если все стали быть по образу и подобию Бога нашего, значит, все когда-нибудь сделаемся, как Он?

Так думал, идя, и лес смыкал надо мною многоголосый, птичий купол свой.

Наблюдал колибри, величиной с земляничину, протягивал им руку, садилась на руку кроха, одному мне пела песню: мелкий жемчуг песни сыпался мне на ладонь из горла ее.

Проходили отрезок пути; виднелось селенье, возвышался каменный кедр поднебесного храма.

Входили во храм. Стыли в вечной тоске каменные статуи; крутились в танце живые танцовщицы. Закрывал глаза и улыбался, ибо знал: похоть так же отличается от любви, как ложь от правды.

А правда, тоже знал это, отличается от Истины.

Чуял Истину. Изъяснить не мог.

Так вошли в селенье. Вместо людей вышли навстречу огромные важные слоны, поднимали хоботы, гибкие, как тела лесных змей, длинные бивни их весело заворачивались вверх, маленькие, похожие на грязные веревки хвосты качались, приветствуя нас.

На загривках слонов сидели смуглые мальчики, в руках они держали золоченые крючья.

Понял: крючьями они понукают слонов, чтобы те бежали быстрей.

Так человек владеет зверем, болью приказывая ему.

За слонами шла черная пантера. Понял: ручная, вреда не причинит. Купцы попятились. Верблюды захрапели.

Подошла пантера, показывая зубы, будто в улыбке, и легла к ногам моим; и чувствовал мягкость тела ее.

Ринулись навстречу, скатывались, сползали с ветвей и лиан полчища веселых обезьян!

Гомонили, пищали, вскрикивали.

Протянул руки. Обезьянка, малышка, прыгнула с ветки мне на плечо, вцепилась пальцами мне в волосы, и вскрикнул, и засмеялся, и протянул ей палец, руку подняв; и схватила обезьянка мой палец, и в рот потянула! Сосала палец, как сладкое лакомство.

Обернулся к путникам и так сказал: Друзья! Пришли в царство зверей!

Согласно купцы наклонили головы: Да, видим!

Молчали; озирались в изумлении.

Ступал по дороге, медленно, тяжело двигался, к нам приближаясь, человек, одетый в дорогой ярко-алый шелк, и золотые бусы в девять рядов обнимали его высокую смуглую шею. За его спиной толпились люди: слуги, челядь, родственники.

Понял: вот славный и богатый раджа сих мест! Надо достойно приветствовать его.

Сложил руки в почтительном приветствии. Наклонил голову.

Прижался сложенными руками сначала ко лбу, потом к устам, потом к груди, там, где билось сердце мое.

Раджа повторил мой жест. Слуги его повалились на колени. Шелк одежд — сари, шальвар, легких головных накидок — закрыл от взоров пыль дороги.

О раджа, да будет благословен дом твой и земля твоя, и люди твои! Так сказал ему.

Мне сказал: О, да будешь благословен ты, великий Путник, прибывший к нам из далекой великой земли!

И раджа, не боясь испачкать в дорожной грязи свои богатые ярко-синие, как полдневное небо, шальвары, встал перед мной на колени.

И сказал так: О великий раджа! Откуда знаешь ты, что я велик? Откуда знаешь, что издалека иду?

Обернулся раджа, показал пальцем на женщину, распростертую на коленях за спиною его: Вот она! Сказала, нынче гость прибудет ко мне! Назвала имя твое!

Немало удивился. Так спросил: Откуда женщина твоя знает, кто я?

Так ответил: Она говорит, ей звери сказали! Ибо она — Мать Зверей!

Сказал: Встань, благородная раджини! Хочу взглянуть в лицо твое!

Женщина встала с земли. Лицо ее, как солнечный лик.

Никогда более не видел на земле столь светлого лица!

Свет воплотился в ней. Светились кожа, запястья под звоном тяжелых браслетов, лоб с красным тавром, щиколотки, видные из-под шелка сари, щеки и скулы, шея и грудь.

Восторг светился двумя огнями в золотых кошачьих глазах.