Большая книга ужасов 74 - Роман Волков

Не совсем понимая, что делает, парень забрался на стол, перед которым слегка покачивалась, продолжая бубнить, его преподавательница химии, и вложил ей в руки фотографию и иридиевую плату.

— Лариса Николаевна, держите! Держите крепче! — машинально приговаривал он. Как угодно, но он просто обязан вернуть учительницу… другого выбора нет. Иначе… иначе…

Что «иначе» — Роман уже додумать не успел, почувствовав, как в его мозг врываются миллионы щупалец. Заполоняя все, выбрасывая его самого куда-то недостижимо далеко, откуда уже нет возврата. Но перед тем, как сознание парня полностью потухло, он успел заметить, что взгляд учительницы стал осмысленным.

В бесконечной пустоте мимо остатков того, что некогда было Романом Волкогоновым, дрейфовали бесформенные островки, похожие на оплавленные куски плоти. Эти островки тоже некогда были людьми. Пустота постепенно поглощала их, превращая в ничто. Перемалывала и впитывала их энергию. Миллиарды останков живых существ кружили вокруг Романа, и становилось понятно, что во Вселенной не осталось ничего. Все умерло, разрушено и съедено. И из этого «ничто» по новой вылепливаются школа, Пенза, земной шар и вся вселенная. Только это всего лишь имитация, пластилиновая копия, только создающая видимость…

И тут, хватая ртом воздух от едкого запаха, Роман пришел в себя. Оглядевшись по сторонам, он понял, что сидит в школьном дворе, прислонившись спиной к зданию школы, а перед ним склонилась Лариса Николаевна Грехова. В руках у нее был пузырек с ужасно воняющим нашатырным спиртом. И впервые в жизни парень порадовался этому едкому, отвратительному аромату — ведь именно он прекратил кошмар, где нечто поглотило весь мир. Здание школы и фигура Юли, вылепленные из отвратительной серой субстанции, похожей на пластилин, до сих пор стояли перед глазами парня, наполняя душу леденящим ужасом и отвращением.

— Ты в порядке, Роман? — услышал он голос учительницы. Она смотрела на него со странным выражением, которого парень никогда раньше у нее не видел: смесь страха, вины и благодарности.

— Что происходит? — только и смог выдавить из себя парень. Голос не слушался, в горле пересохло, но сейчас он бы отдал все на свете, чтобы получить наконец ответ на этот вопрос.

Лариса Николаевна тяжело вздохнула и, не стесняясь, села рядом с ним на асфальт.

— Я не знаю наверняка… Но ответственность за происходящее, наверное, целиком на мне.

И по щекам учительницы химии потекли слезы. Прерывающийся голос звучал тихо и не всегда внятно, но Волкогонов вслушивался в каждое слово, будто от этого зависела его жизнь. Впрочем, так оно и было.

Лариса Николаевна выглядела осунувшейся и сильно сдавшей. Взгляд женщины был тусклым и полным горечи. Волкогонов сидел, затаив дыхание, исподтишка следил за Греховой, не решаясь нарушить тяжелое молчание. То, что чопорная, холодная и высокомерная учительница химии сидела сейчас вместе с ним на асфальте, было почти так же фантастично, как и все последние события. Парень даже не вполне верил в то, что все это ему не снится, но саднящая на затылке шишка, набитая, когда он отключился в лаборантской, давала понять, что ситуация вполне реальна.

— Я училась на химфаке пединститута в середине 70-х, — внезапно зазвучал странно невыразительный голос Ларисы Николаевны, и Роман даже дернулся от неожиданности. — Самый разгар холодной войны. Но я не особенно обращала внимание на политику — молоденькая студентка, по уши увлеченная своим предметом. Я редко отрывала голову от учебников, даже не знаю, как получилось, что вышла замуж…

Губы женщины скривила слабая усмешка.

— Все кругом говорили, что с таким фанатичным отношением к учебе я так и останусь старой девой… Боже, как родители меня этим доставали! Но мне было все равно — химия была для меня единственной настоящей любовью… Я была отличницей, и преподаватели прочили мне большое будущее. Тем более в тот период стране нужны были инженеры и научные специалисты, которые смогли бы придумать что-то эффективнее ядерного и биологического оружия… А я была талантливым химиком. И это не хвастовство, меня действительно ничто другое не интересовало. И я штудировала учебники, дневала и ночевала в библиотеках, копалась в старых записях ученых, до которых могла дотянуться, а потом сутками торчала в лаборатории. Это было самое лучшее время в моей жизни.

Довольно быстро стало понятно, что институтская программа не для меня — я переросла ее буквально за полгода. И, видимо, кто-то из преподавателей об этом обмолвился, потому что в один прекрасный день ко мне подошел наш комсорг, меня пригласили в Ленинскую комнату, а там…

Лариса Николаевна улыбнулась.

— Были наш проректор и крепкий мужчина в штатском. Он под строжайшим секретом предложил мне работу в закрытой лаборатории, где велись эксперименты по выделению протовещества. Одного этого слова оказалось достаточно, чтобы я позабыла обо всем на свете. У меня даже руки трястись начали — хотелось немедленно туда бежать, даже если бы мне сказали, что больше я никогда из этой лаборатории не выйду. И, конечно, я согласилась. Но в тот момент я даже представить себе не могла, с чем столкнусь…

Лариса Николаевна надолго замолчала, все так же глядя перед собой пустыми глазами. Казалось, что она сейчас видит все, о чем рассказывает. И эта картина для нее намного реальнее съежившегося рядом ученика, боящегося даже пошевелиться, чтобы не захлопнуть случайно приоткрывшуюся перед ним дверь в, вероятно, самое сокровенное.

Прошла бесконечно долгая минута, и снова зазвучал негромкий голос учительницы химии:

— После того как я начала работать в той секретной лаборатории, меня вместе с еще несколькими молодыми студентами отправили на завод «Медпрепараты». Зачем, само собой, никто объяснять не стал, а мы и не сильно интересовались, увлеченные работой и в полной эйфории от того, что получили практически свободный доступ к любым исследованиям и научным материалам, имевшимся тогда в СССР. Может, если бы мы знали заранее… Хотя кого я обманываю? Если бы знали — по крайней мере я, — то со всех ног бросились бы на эти чертовы «Медпрепараты» еще быстрее. Не важно.

Нас привели на какой-то минус стотысячный этаж под заводом и показали нечто такое, во что в жизни бы никто не поверил. Это или его — я не знаю, как лучше назвать, — советские солдаты нашли после окончания войны в одном из немецких концлагерей. Ну, во всяком случае, нам так сказали… Представшее перед нами существо было чем-то средним между засохшим стариком и расплавленным куском пластилина.

Но дело даже не в его внешности, которая противоречила любым критериям здравого смысла, а в том, что это существо нам рассказало. Оно сообщило, что его зовут Карло Пазоротти и родился он в Италии середине XVI века…

На этих словах Роман подпрыгнул на месте и с недоверием уставился на учительницу, брякнув раньше, чем успел подумать:

— Да ладно!

Могло показаться, что Лариса Николаевна его даже не услышала — ни в позе, ни во взгляде женщины ничего не изменилось: она продолжала неподвижно сидеть на краешке ступеньки, смотреть перед собой, а когда снова начала говорить, губы почти не шевелились: