По ком звонит колокол - Эрнест Хемингуэй

от того, что мы постоянно переходим с места на место, оттого, что нам не приходится задерживаться и самим нести расплату, мы, всущности, не знаем, что бывает потом, подумал он. Ты приходишь в дом ккрестьянину. Ты приходишь под вечер, ужинаешь с ним и его семьей и ложишьсяспать. Днем тебя прячут, а на следующую ночь тебя там уже нет. Ты сделал своедело и ушел. Когда тебе снова случится попасть в те места, ты узнаешь, чтотвоих хозяев расстреляли. Вот и все.

Но это всегда происходило уже без тебя. Партизаны разрушалито, что нужно было разрушить, и шли дальше. Крестьяне оставались ирасплачивались за все. Я и раньше знал о том, о чем рассказывала Пилар, подумалон. О том, что на первых порах мы делали с ними. Я всегда знал это, и мне былопротивно; я слышал, как об этом говорили со стыдом и без стыда, хвастались,гордились, оправдывали, объясняли или отрицали. Но эта проклятая баба заставиламеня увидеть все так, как будто я сам был при этом.

Ну что ж, подумал он, это тоже необходимо для твоеговоспитания. А воспитание ты здесь получаешь хорошее, это ты почувствуешь потом,когда все кончится. Здесь, на войне, учишься, если только умеешь слушать. Ты,во всяком случае, научился многому. Хорошо, что в последние десять лет передвойной ты почти каждый год бывал в Испании. Если удается заслужить доверие, этоглавным образом из-за языка. Тебе доверяют потому, что ты отлично понимаешьязык и говоришь без запинки и во многих местах побывал в этой стране. Испанец вконечном счете предан только родной деревне. То есть прежде всего, разумеется,Испании, потом своему народу, потом своей провинции, потом своей деревне, своейсемье и своему ремеслу. Если вы знаете испанский язык, это сразу располагаетиспанца в вашу пользу, если вы знаете его провинцию, расположение усиливается,но если вы знаете его деревню и его ремесло, вы становитесь для него своим втой мере, в какой это вообще возможно для иностранца. Для Роберта Джорданаиспанский язык никогда не был чужим, и потому эти люди редко обращались с нимкак с иностранцем; разве только, когда вдруг ополчались против него.

Конечно, бывает, что они ополчаются против тебя. Этослучается даже часто, но ведь они готовы ополчиться против кого угодно. Дажепротив самих себя.

Нехорошо было так думать, но кто контролировал его мысли?Никто, кроме него самого. Он не боялся, что эти мысли приведут его в концеконцов к пораженчеству. Самое главное было выиграть войну. Если мы не выиграемвойны — кончено дело. Но он замечал все, и ко всему прислушивался, и всезапоминал. Он принимал участие в войне и, покуда она шла, отдавал ей все своисилы, храня непоколебимую верность долгу. Но разума своего и своей способностивидеть и слышать он не отдавал никому; что же до выводов из виденного ислышанного, то этим, если потребуется, он займется позже. Материала для выводовбудет достаточно. Его уже достаточно. Порой даже кажется, что слишком много.

Посмотреть только на эту женщину, Пилар, подумал он. Как бытам ни сложилось дальше, но если будет время, надо упросить ее, чтобы онадосказала мне эту историю. Посмотреть только, как она шагает рядом с этимидвумя младенцами. Трудно подобрать трех более прекрасных детей Испании. Онапохожа на гору, а юноша и девушка точно два молодых деревца. Старые деревья ужевсе срублены, а молодые растут здоровыми, вот как эти. Несмотря на все, что импришлось перенести, они кажутся такими свежими, и чистыми, и здоровыми, инетронутыми, как будто никогда не знали несчастья. А ведь, по словам Пилар,Мария только-только пришла в себя. Верно, совсем была плоха.

Ему вспомнился один паренек, бельгиец, в Одиннадцатойбригаде. Их было шестеро добровольцев из одной деревни. Вся деревня состояла издвух сотен жителей, и этот парень раньше ни разу из нее не выезжал. КогдаРоберт Джордан впервые встретил его в штабе бригады Ганса, все пятеро еготоварищей уже погибли, он один уцелел; он был словно не в себе, и его взяли вштаб прислуживать за столом. У него были светлые волосы, широкое, румяноефламандское лицо и громадные неуклюжие руки крестьянина, и с подносом в рукахон казался могучим и неуклюжим, как ломовая лошадь. И все время плакал. Весьобед или ужин он плакал, беззвучно, но неудержимо.

Когда ни взглянешь на него, он плачет. Попросишь налить вина— плачет, протянешь тарелку за жарким — плачет, только лицо отворачивает. Потомвдруг он переставал; но стоило взглянуть на него, и у него снова набегали наглаза слезы. Он плакал и на кухне, ожидая очередного блюда. Все были оченьласковы с ним. Но ничто не помогало. Надо будет узнать, что с ним сталось,прошло ли это у него и смог ли он опять пойти на фронт.

А Мария, видно, теперь вполне оправилась. Так, по крайнеймере, кажется. Он, правда, плохой психиатр. Вот Пилар — та настоящий психиатр.Наверно, для них обоих хорошо, что они были вместе этой ночью. Да, если толькона том не оборвется. Для него это очень хорошо. У него сегодня легко на душе:спокойно и радостно и никакой тревоги. Дело у моста выглядит довольнорискованным, но ведь ему везет. Бывал он не раз в таких делах, которые обещалибыть рискованными. Обещали быть; он уже и думает по-испански. Мария — прелесть.

Смотри на нее, сказал он себе. Смотри на нее.

Он смотрел, как она весело шагает в солнечных лучах,распахнув ворот своей серой рубашки. У нее поступь, как у молодого жеребенка,подумал он. Не каждый день встретишь такую. Не часто это бывает. Может быть,этого и не было, подумал он. Может быть, это тебе приснилось или ты все выдумали на самом деле этого вовсе не было. Может быть, это вот как иногда тебеснится, что героиня фильма, который ты видел, пришла к тебе ночью, такаяласковая и чудесная. Он всех их обнимал во сне. Гарбо он до сих пор помнит, иХарлоу. Да, Харлоу была много раз. Может быть, и это такой же сон.

Но он до сих пор помнит, как Гарбо приходила к нему во сненакануне атаки у Пособланко; на ней был шерстяной свитер, мягкий и шелковистыйна ощупь, и когда он обнял ее, она наклонилась, и ее волосы упали ему на лицо,и она спросила, почему он никогда не говорил ей о своей любви, ведь она любитего уже давно. Она не казалась застенчивой, холодной и далекой. Так чудеснобыло обнимать ее, и она была такая ласковая и чудесная, как в дни ДжекаГилберта, и все было совсем как на самом деле, и он любил ее гораздо больше,чем Харлоу, хотя Гарбо приходила только раз, а Харлоу… Может быть, и это такойже сон?