Незваный гость - Б. П. Уолтер

ребенок, сидевший на подоконнике во время родительских званых ужинов и время от времени пытавший разговаривать с гостями в своей несомненно раздражающей, развитой не по годам манере.

– Выше голову, мой дорогой мальчик, – говорит Джейкоб, кладя ладонь мне на плечо. – И конечно, само собой, я очень, очень сочувствую вашей утрате. Не уверен, говорил ли это как следует раньше. Мое сердце разрывается при виде того, что ваша семья переживает подобное. Но я уверен, что все вы справитесь.

Я улыбаюсь ему.

– Очень надеюсь.

Я снова открываю дверь, и Джейкоб выходит.

– Кто-то доставил цветы, – говорит он и наклоняется за ними. – Странно, что не позвонили в дверь.

Я забираю у него букет. Он состоит в основном из роз, уже поставленных в вазу, и к ним прикреплен конверт. Я прощаюсь с Джейкобом и закрываю дверь, поставив цветы на один из столиков в прихожей, а конверт положив рядом. Я собираюсь подняться и проведать Титуса, когда из кухни выходит мама.

– Дорогой, что происходит? Полиция ушла?

– Да, – рассеянно отвечаю я, не желая обсуждать сказанное, но зная, что, наверное, должен.

– Отец в кабинете и хочет поговорить с тобой, – говорит она, внимательно глядя на меня обеспокоенными глазами. – Ты и правда плохо выглядишь. Я думаю, что тебе следует прилечь.

– Я в порядке, – сдержанно возражаю я. – Я просто хочу проведать Титуса.

От этого она выглядит еще более огорченной.

– Я очень надеюсь, что ты знаешь, что делаешь, – говорит она, но отпускает меня без дальнейших протестов.

Я не знаю, что делаю. На самом деле, прошедшие сорок восемь часов стали для меня периодом неприятных открытий: я ужасен в тактике, планировании и импровизации на ходу. Я чувствую, что ситуация вырывается из-под контроля, и шагаю вверх по лестнице через одну ступеньку.

Титус лежит в кровати. Меня тревожит его привычка спать днем после смерти отца – хотя приходится напомнить себе, что прошло всего два дня. Я не знаю, сколько должны длиться шок и горе, но, вероятно, оправданно для пятнадцатилетнего мальчика все еще не держаться на ногах после жестоких событий две ночи назад. Подойдя ближе, я вижу, что он не спит, а читает книгу, лежа на боку, вдавив твердую обложку в подушки. Я сажусь рядом с ним, и он закрывает книгу, заложив страницу ладонью. Я вижу название: «Восхождение Ганнибала» Томаса Харриса. Я нахожу мрачность его выбора – неожиданно кровожадный и узкожанровый выбор для читателя, который обычно интересуется классикой или художественной литературой, – настолько настораживающей, что едва не морщусь. Однако, я решаю не комментировать.

– Ты как? – тихо спрашиваю я, как будто сама комната спит и слишком громкий звук вызовет ужасные вещи.

– Бывало лучше, – отвечает Титус, подтягиваясь на кровати, чтобы нормально сесть ко мне лицом.

– Тебе надо поговорить? – спрашиваю я, положив ладонь ему на руку.

Титус мотает головой.

– Только что тут была полиция. Я думал, что они попросят поговорить с тобой, но сегодня их интересовал только я. Однако, они, вероятно, вернутся, как только поговорят с Мерил.

Он выглядит озадаченным.

– С Мерил?

Я глубоко вдыхаю.

– Ситуация с Рейчел, на Лонг-Айленде, когда она пришла в твою комнату ночью… Я рассказал им. Но я сказал, что она пришла в спальню твоего папы – не твою. Сказал, что уходил на пробежку, а она попыталась… сблизиться с ним. А он ее отверг. Я подумал, что это хороший способ представить, будто она… не знаю… обиделась на него. Но я забыл… – теперь мой голос дрожит, почти превращаясь в рыдание. – Я забыл, что она могла рассказать Мерил, что ее застали в твоей комнате, а не у Мэттью… так что, может, это сделало только хуже.

Я вытираю глаза и пытаюсь совладать с эмоциями, дыша медленно и четко, в мозгу смешивается паника из-за происходящего и злость на себя за такую глупость – и за то, что плачу перед Титусом, когда мне нужно, чтобы он был сильным.

Титус удивляет меня легким пожатием плеч.

– Мы просто скажем, что Мерил ошибается. Что Рейчел, вероятно, расстроилась из-за передряги, но сказала, что это была моя комната, чтобы… не знаю… отвлечь внимание от того, что произошло на самом деле. И вообще, ты уверен, что Рейчел рассказала бы Мерил? Наверняка она была благодарна, что больше никто не слышал шум и просто, ну, попыталась обо всем забыть?

Меня впечатляет, насколько лучше по сравнению со мной Титус управляется с ситуацией. Даже при том, что у меня есть секреты от него. Ради его же защиты, конечно.

– Да, – говорю я, медленно кивая сам себе, – ты прав. Тебе может понадобиться сказать это полиции, если спросят.

Он кивает:

– Ладно.

Я смотрю на него, а он смотрит на меня, и в этот миг я как будто вижу замедленное воспроизведение всей жестокой расправы, случившейся в тот вечер: кровь, задыхающийся от шока Мэттью, а потом Рейчел, которая говорит нам, что делать.

– Если хочешь остановить все это прямо сейчас, я не буду тебя винить, – говорю я, мой голос тих, но, слава Богу, тверже, чем был. – Если тебе кажется, что ты не выдержишь… лгать всю оставшуюся жизнь, я пойму. Я делаю все, что могу, ради тебя, чтобы ничего не изменилось, чтобы я, ты, мои родители – все остались сплоченной командой. Но если ты думаешь, что это будет слишком трудно, сейчас самое время сказать.

Он по-прежнему смотрит на меня со странно пустым лицом и наконец говорит:

– Я думаю, нам следует продолжать, как сейчас.

Я сжимаю его руку и встаю с кровати.

– Оставлю тебя с книгой. Но найди меня, если что-то понадобится.

Закрывая дверь, я вижу, как он вновь погружается в свой странный выбор, оставляя меня еще более встревоженным, чем до того, как я вошел в комнату.

Я знаю, что, спустившись вниз, должен пойти к отцу и передать ему свой разговор с детективами, но решаю завернуть на кухню за стаканом воды. На столе я вижу цветы, которые оставил в прихожей, а мама принесла сюда. Открытка теперь без конверта. Я поднимаю ее и просматриваю. Затем вижу имя и застываю. Мне требуется всего несколько секунд, чтобы прочитать записку, но я заставляю себя сделать это снова, медленнее, впитывая каждое слово, каждое долбанное слово. Потом я беру вазу и бросаю – вазу, упаковку и все остальное – в раковину, позволяя стеклу разбиться. Схватив с подоконника зажигалку, я начинаю щелкать ею возле цветов, пока бумага вокруг них не загорается. Сами розы не горят как следует, но съеживаются и сморщиваются, когда