Незваный гость - Б. П. Уолтер

что именно в нем вызывало во мне желание произвести на него впечатление и одновременно бежать прочь, сломя голову. Я испытывал смущение и неловкость в обществе его друзей и старался не попадаться ему на глаза, в то же время мечтая быть рядом с ним каждый час каждого дня. Став постарше, я понял, что влюбился, и в итоге в шестнадцать лет одной длинной, темной ночью в середине лета признался ему.

В тот день состоялся прием в саду – небольшая, камерная встреча в честь окончания его младшей сестрой Оксфорда (с дипломом первой степени по двум специальностям). Я брел к деревьям на границе поместья, держа в руке бутылку вина, которую стащил с одного из столов, и собирался напиться по-взрослому, чтобы утопить свои печали и сексуальную неудовлетворенность. Там-то я и наткнулся на Руперта, который тоже в одиночестве и с бутылкой вина устроился на скамье рядом с лесом, похоже, стремясь к тому же, что и я, разве что гораздо более взрослым способом. Через несколько минут нашего разговора он заметил, что я кажусь нервным, и спросил, что не так. Тогда-то я и признался, что люблю его много лет. Он выслушал, улыбнулся и глотнул вина.

– Я правда понятия не имел. И мне жаль, но нам придется подождать пару лет, прежде чем предпринимать что-то по этому поводу. Но если ты готов ждать, то я тоже.

«Я тоже». Эти слова засядут в моей памяти – обещанием чего-то скорого, надо только чуть-чуть подождать, возможностью того, что не все потеряно, не все кончено. В тот момент я мог только кивнуть. Затем Руперт продолжил, и весь мой мир вспыхнул, словно порох.

– Знаешь, Чарльз Аллертон, ты сделал мой вечер. До этого у меня было плохое настроение. Мы с сестрой устроили ужасный скандал. Но теперь ты меня взбодрил. А пока что, – сказал он, – Я оставлю тебя с этим.

Одним ловким движением он поднял свое крупное, спортивное тело со скамьи, наклонился и коснулся моих губ своими. Поцелуй был одновременно долгим и кратким, важным и легким. А потом он пошел в умирающем вечернем свете обратно к дому.

Следующий год можно описать как изысканную агонию. Я видел Руперта всего три раза, хотя каждый миг отпечатался в памяти. Первый случился следующей осенью на ежегодном ужине у Эштонов в Михайлов день. Когда гости наелись и разбрелись по комнатам выпить и поболтать, он прижал меня к стене гостиной и поцеловал с таким пылом, что у меня заколотилось сердце. Его руки шарили по моему телу, лишая меня дыхания от потребности в нем. Наступившее дальше Рождество принесло мне еще один переломный момент. Тот декабрь был не по сезону мягким, и после обычного вежливого разговора Руперт предложил мне прогуляться и насладиться вечерним воздухом. Я, конечно же, согласился, и он повел меня в обход дома. Мы снова страстно целовались, как пару месяцев назад, и я почувствовал, как Руперт направил мою руку к своему паху. Затем я понял, что он давит мне на плечо, словно пытаясь опустить меня на колени. Я смотрел на него, а он на меня, в его глазах полыхало пламя, и я позволили направить себя вниз. Дрожащими от предвкушения пальцами, не до конца веря в происходящее, я расстегнул его ремень.

В следующие двенадцать месяцев мы виделись при любой возможности, а потом, когда мне исполнилось восемнадцать, стали парой официально. Поначалу наши семьи были шокированы, а потом с удивительной скоростью приняли. Все казалось проще и легче, чем я мог вообразить. Но отношения для партнеров, которые находятся на разных этапах своей жизни, могут быть сложными, и к тому времени, как мне исполнилось двадцать лет и я учился в Оксфорде, Руперту было тридцать и он возглавлял компанию, основанную в целях инвестиций и поддержки гибридных и электрических автомобильных двигателей. По работе ему приходилось ездить по всему миру. Он организовал офисы в Калифорнии, Техасе и Париже, и хотя даже свои одинокие дни я проводил не сильно далеко от его загородного дома, он часто находился за тысячи миль. Когда мне был двадцать один, мы окончательно расстались. Расставание это было болезненным, полным слез и того разрывающего сердце ощущения шока и потери, которое сопровождает конец многих первых отношений.

В последующие годы мы поддерживали видимость дружбы, чтобы не создавать трудностей для наших семей, а позже, когда время исцелило раны и споры остались в прошлом, если не полностью забылись, снова стали друзьями по-настоящему – друзьями, которые сумели избавиться от неловкости окончания когда-то очень близкого знакомства и использовали сотни проведенных вместе часов как топливо для своей дружбы. Все то время, которое мы проводили, смеясь, трахаясь, в обнимку глядя по телевизору старые боевики восьмидесятых, не прошло зря. И все шло хорошо. Он был на моей свадьбе. Мы обменивались новостями на вечеринках и мероприятиях. Все было нормально. По-взрослому. Платонически. Это не останавливало Мэттью от легкой подозрительности всякий раз, когда Руперт оказывался рядом. Возможно, чувствуя некую угрозу и будучи в курсе нашего совместного прошлого, Мэттью часто вел себя странновато при встречах с ним, правда обычно в результате просто уходил, нежели пристально следил за нами. Не думаю, что он боялся измены. Подозреваю, что он больше боялся нелестных для себя сравнений с Рупертом в плане интеллекта, харизмы и успешности.

Так что, когда солнечным июльским днем мы поехали на празднование золотой свадьбы Эштонов, Мэттью потребовалось всего несколько минут дороги в Оксфорд, чтобы спросить:

– Там будет Руперт?

Вопрос вызвал у меня укол раздражения.

– Да. Думаю, его родители расстроились бы, если бы единственный сын не приехал на их золотую свадьбу.

Мэттью вздохнул.

– Я просто думал, вдруг у него какие-то дела или еще что, какая-нибудь демонстрация летающего автомобиля в Сиэтле, на которой он обязан присутствовать.

Мэттью постоянно это делал – маленькие колкости, мелкие насмешки над достижениями Руперта.

– Ты не считаешь, что это хорошо, – сказал я, стиснув зубы. – Когда молодой аристократ и наследник миллионов, который мог бы всю жизнь сидеть на заднице ровно, решил посвятить свое время и энергию поиску способов помешать машинам, которые мы водим, уничтожить планету, на которой мы живем?

– Я думал, ты не веришь в глобальное потепление, – буркнул он.

– Я никогда такого не говорил. Я говорил, что не одобряю леворадикальную истерию. Это разные вещи, – сказал я, начиная по-настоящему раздражаться.

Мэттью снова вздохнул, как родитель, имеющий дело с трудным ребенком.

– Конечно, работа Руперта очень похвальна. Я не имел в виду ничего такого.

– Хорошо, –