Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре - Дорис Бахманн-Медик

или пограничных ситуаций. Показательным образом локализация отсылает к трансграничным передвижениям, множественным голосам, а не к своего рода «контейнеру» мнимой культурной аутентичности, выстраиваемой по линиям прочных традиций. Но что здесь гибридно? Элизабет Бронфен сформулировала ответ очень метко: «Гибридно все, что рождается в смешении традиций или означающих, что связывает различные дискурсы и технологии, что возникло через технику коллажа, семплинга, – все, что смастерили».[552]

Ценность понятия гибридности повысил опять-таки ключевой текст Эдварда Саида «Ориентализм». Вслед за Францем Фаноном, чья критика была направлена главным образом на психические последствия биполярного образа мышления в белых дискурсах господства, Саид показывает воздействие этого образа мышления на культуру и эпистемологию: ориенталистская проекция контрастного Европе образа служила не некоему постижению самих восточных культур, но главным образом профилированию своей, европейской культуры. В написанной позже книге «Культура и империализм»[553] Саид пытается ослабить эту диаметральность методологической гибридизацией. В поле зрения теперь оказываются «разновременные» констелляции и взаимосвязи, культурные процессы подражания, освоения и отчуждения, схожесть, обмен и конфликт, а тем самым – и гибридная амбивалентность самих колониальных связей, то есть ни в коем случае не одностороннее отношение господства между колониалистами и колонизованными.

Вслед за Саидом постколониальную концепцию гибридности широко развивает – хоть и крайне абстрактно и труднодоступно – индо-американский литературовед и теоретик культуры Хоми Баба, преподающий сегодня в Гарвардском университете.[554] Понятие гибридности становится важным узлом, который за рамками исходной исторической ситуации наделяет постколониальный поворот в определенной мере эпистемологическим статусом: как процесс перехода от уровня исторического описания на уровень программно-систематического анализа. Само понятие гибридности превращается здесь из эмпирико-исторического описательного понятия в эпистемологическое концептуальное. К примеру, от понятия мультикультурализма оно отличается тем, что ориентируется не на культурное разнообразие, а на культурные различия.[555] Вместо того чтобы на основе приписываемых и заданных культурных смыслов утверждать множественность как таковую, понятие гибридности и в анализе отводит существенное место амбивалентностям культур, возникающим за счет действий и интервенций. Именно внедрение процессов сигнификации и культурного кодирования в такие историко-социальные контексты действий создает «гибридность», обнажающую «процесс высказывания культуры»:[556] культурные самоутверждения и концептуализации, которыми сопровождаются также социальные и исторические практики, имеют договорной характер. В отличие от тезисов интерпретативного поворота, здесь подразумевается не приближение к консенсусу культурных значений, формирующему идентичность, но незавершенный процесс переговоров и пополнения списка за счет пересечения различных, зачастую противоречащих друг другу дискурсов.

Посредством понятия «гибридность» должны выявляться конструктивные феномены наложений и пересечений. Методологически акценты расставлены так, что эта перспектива призвана переформулировать такие монолитные дифференцирующие категории, как раса, класс, гендер, которые между тем наподобие заученной мантры превращаются в культурологическое кредо. Названные категории будут пригодны, если не сводить локализацию культуры к идентичностям и традициям, но определять ее заложенными в промежуточных позициях изменениями: «Этот пространственно-промежуточный переход между прочными идентификациями открывает возможность культурной гибридности, в которой есть место для различий без принятой или предписанной иерархии».[557] Гибридность полагается здесь не просто отношением смешанности, но более точно и смело осмысляется в качестве ситуации перевода, как переход и «пространство между» (in-between-space), промежуточное пространство, «активность перемещения».[558] Помимо простого смешения, здесь преследуется цель определить переменчивое местонахождение субъектов, которое выявляется в артикуляции культурных различий, подрывая при этом такие воздвигаемые на основе этих различий однозначные стены, как этничность, класс, гендер.[559] Именно Баба усматривает в гибридности субверсивный потенциал, для которого решающим оказывается локализация речи (и действия).

Потому что для Хоми Бабы «угнетенные могут говорить»! Таким образом, он не останавливается ни на критическом представлении постколониального субъекта как пассивного объекта по отношению к доминирующим западным дискурсам, ни на констатации подобных дихотомий. Напротив, мигранты, художники и интеллектуалы как раз и олицетворяют собой гибридность, перемещаясь между культурами и творчески развивая продуктивный потенциал своей множественной принадлежности: «И вновь пространство интервенции, возникающее в культурных промежутках, наделяет жизнь творчеством».[560] Если же множественная культурная принадлежность открывает доступ к самым разным системам координат, то неудивительно, что эту теорию сочли также изобретением европейских интеллектуалов, служащим западной интегративности и капиталистической плюрализации. Ведь разве в концептуализации Бабы остается место для необъятной тяжести опыта миграции? В этой связи его по праву не раз критиковали за то, что плодотворной у него оказалась лишь продуктивная сторона гибридности,[561] возможность «пересотворения своего Я».[562] Разумеется, художникам и интеллектуалам намного проще, нежели беженцам, рабочим и просящим убежища, использовать свои сложные экзистенциальные пограничные состояния для творческого перевода и трансформации. Тем самым они помогают разрушить устоявшиеся предрассудки и преодолеть социальные противоречия по этнической или национальной принадлежности, классу или полу. Новаторский потенциал лиминальности проявляется и в таких пограничных ситуациях перехода (из одного культурного контекста в другой). Однако в отличие от ритуальной схемы, разработанной в перформативном повороте, эта форма лиминальности не является лишь вре́менным процессом транзита, который ведет к реинтеграции в новый статус. Многоуровневая раздробленность постколониальных структур и миграционных ситуаций порождает продолжительную лиминальность, при которой в большинстве случаев как раз таки не происходит окончательного присоединения или возвращения.

Таким образом, понятие гибридности у Хоми Бабы весьма спорно. Оно в недостаточной мере соотносится с глобальным феноменом того, что гибридизации угрожают национализм и религиозный фундаментализм; тем самым чересчур легко затушевываются и сохраняющиеся отношения власти, а также социальные и экономические неравенства. И все же понятие гибридности играет в постколониальном повороте важную роль. Оно способствовало переводу критических эпистемологических оснований постколониальной переориентации на уровень более универсальной и систематичной теории культуры, заставляющей все дисциплины анализировать (культурные) различия вместо идентичностей. Концептуально эта область противопоставлена эссенциализующим представлениям о культуре, нации, индивиде, религии и этничности, которые с легкостью могут использоваться для установления границ и даже вытеснения за эти границы этнически «других» – не в последнюю очередь и для производства образа врага в мировой политической практике по модели «столкновения цивилизаций» (Сэмюэл Хантингтон) с присущей этой модели идеей о культурах как обособленных друг от друга клетках. Идея гибридизации, напротив, намечает ключевые точки для смягчения таких антагонизмов, не снимая их. Вместо того чтобы укоренять различия в их сущности, следует признавать их, распознавать их неодинаковость и вместе с тем каждый раз договариваться о них заново: «Культура предполагает различия, однако различия эти, если угодно, уже не таксономического характера; они интерактивны и преломляются друг о друга».[563] Постколониальная теория культуры, таким образом, не подразумевает сущностных различий, но подчеркивает открытость к взаимодействиям в качестве «согласования» («negotiation») различий. Стоит ли отныне пользоваться новым понятием «трансдифференции»,[564] дабы избежать любого рода биполярности системы? Как бы