Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре - Дорис Бахманн-Медик

импульсов до сих пор исходит и от попытки Эдварда Саида избавить литературные тексты от мнимой автономности, по-новому определить их через связь с империализмом. В этих целях он обращается к концепции «контрапунктного чтения»[600] (contrapuntal reading). Новое прочтение тогда получают английские романы, такие как «Мэнсфилд-парк» Джейн Остин, «Сердце тьмы» Джозефа Конрада или «Ким» Редьярда Киплинга, – на фоне индийских или карибских связей колониализма и рабства, о котором нередко забывают. Возникает вопрос, что же значит, «когда автор, к примеру, разъясняет, что колониальная плантация сахара важна для сохранения особого стиля жизни в Англии»?[601] Такое прочтение олицетворяет собой интерпретирующий обобщенный взгляд, соответствующий гибридности культур. Внимательный к топографии Саид положил его в основу своего «сравнительного литературоведения империализма»:[602] «Это значит, мы должны быть в состоянии сообща интерпретировать противоречивый опыт, каждый отдельный случай которого обладает к тому же собственным весом и темпом развития… сосуществует со всеми другими, взаимодействуя с ними».[603] Даже немецкие романы поддаются «контрапунктному» прочтению, как, например, «Штопфкухен» Вильгельма Раабе в контексте скрытого колониального опыта, который вместе с тем предстает здесь условием текста и фоном гнетущего ощущения немецкой «родины».[604] Контрапунктное чтение позволяет даже прочитывать ключевые тексты господствующих дискурсов – удивительным образом и в самой теологии[605] – в одном ряду с маргинализованными, исключенными текстами. Так, концепция чтения Саида уже намечает перспективу перекрестных историй, играющую сегодня важную роль в новейших подходах к глобальной истории.

Инструментарий постколониального поворота позволяет раскрыть и одновременность этих противоречивых историй – особенно через анализ процессов, в которых литературные жанры выделяются из культурного канона и, аналогично «путешествующим концептам» (travelling concepts), переносятся, к примеру, на ось карибско-английских отношений. Такие процессы межкультурной постколониальной интертекстуальности анализирует в рамках англистики Тобиас Дёринг. Изучая карибские романы с их палимпсестами и элементами художественных и культурных традиций, он пытается в рамках своей дисциплины выйти на след локальных специфических особенностей, то и дело пропадающих из поля зрения постколониального поворота.[606] Вместе с тем, как подчеркивает Саид, межкультурные кросс-прочтения имеют непосредственное отношение к своему контексту, что придает критике репрезентации – в продолжение рефлексивного поворота – политический акцент: культурная и политическая сферы рассматриваются в их тесной взаимосвязи,[607] и это оказывает существенное влияние на дальнейшие ориентиры культурных исследований.

Рассмотренный здесь уровень постколониальных объектов исследования в узком смысле этого слова тем дальше уходит на задний план, чем больше из (постколониальных) теоретических концепций – как это обычно и происходит с «поворотами» – вычленяется методический инструментарий, применимый и к другим предметам анализа. Так, постколониальные подходы находят отклик и в сравнительном литературоведении, которое исследует литературную переработку постколониальных отношений миграции в Европе[608] и особенно в Германии. Первым знаком этого, возможно, являются те случаи, в которых проблематизируется постижение «третьего мира» в путевых заметках современных немецкоязычных авторов, а также их все более «постколониальный взгляд».[609] Но примечательней оказывается поле литературы мигрантов. Потому что там расщепленность языковой и культурной принадлежностей, к примеру в немецко-турецкой литературе, может толковаться как гибридная ситуация.[610] Благодаря постколониальной перспективе теперь уже не говорят о литературе иностранцев – напротив, литература мигрантов признается в качестве немецкой литературы и тем самым включается в канон современной немецкоязычной литературы. Национальные культуры и литературы, как оказалось, все больше создаются с позиции меньшинств. Это же касается и «гибридной» аутсайдер-«идентичности» еврейских писателей третьего поколения в Германии, которая формируется оптикой их романов.[611]

Столь же нестандартное применение постколониальных аналитических категорий к европейским контекстам обнаруживает другие постколониальные структуры в рамках Европы: будь то интерпретация «балканизма» как европейского ориентализма или интерпретация Габсбургской империи как империи колониальной, – историческая маргинализация восточноевропейских государств в свете гегемонистских отношений господства и неравенства может иметь весомые последствия – вплоть до сегодняшнего расширения Европы на восток. В этом смысле, например, сборник «Свои и другие Чужие. „Постколониальные“ конфликты в европейском контексте»[612] по-новому позиционировал постколониальный поворот, примечательным образом ссылаясь на внутриевропейские исследовательские традиции. Вместе с тем на конкретном примере демонстрируется назревшая необходимость и в немецкоязычной культурологии рассматривать власть как ключевую аналитическую категорию. Это центральное аналитическое измерение следует, таким образом, вверить не только переводоведению, которое совершает свой постколониальный поворот – любопытным образом также на примере переводческих практик в поликультурном, постколониальном пространстве Габсбургской монархии[613] – именно с оглядкой на асимметрии власти в структурах перевода:[614] следуя переводческому измерению самого постколониализма (культура как перевод), перевод рассматривается в контексте колониализма и выявляет, насколько теория и практика культурного перевода находится во власти западного мышления.

В исторической науке постколониальный поворот, также обращая внимание на неравенства власти, заставляет пошатнуться тенденцию западного историзма к обобщению,[615] его идею линейной истории прогресса и его метанарратив европейского модерна в мировом масштабе. Историография, предполагавшая существование «народов без истории»,[616] по обыкновению исключала неевропейские культуры из исторического процесса. Постколониальные тенденции 1970-х годов стимулируют новые представления об историографии, в которой уже не доминирует Европа: в контексте южноазиатской исторической науки возникают «субальтерные исследования» (subaltern studies), результаты которых были задокументированы в собранной между 1982 и 1999 годами десятитомной истории Южной Азии (среди прочих над изданием работал Ранаджит Гуха). Дипеш Чакрабарти, выступивший с требованием «провинциализации Европы»,[617] здесь столь же значим, сколь и Гьян Пракаш, особенно емко изложивший суть постколониального поворота в отношении историографии.[618] Начиная с 1980-х годов это движение поддерживается преимущественно проживающими и преподающими в Австралии и США индийскими историками. Преследуется двоякая цель: с одной стороны, создать историографию, которая обязательным образом рассматривает историю европейского центра в непосредственной связи с историей неевропейской периферии; с другой стороны, это должна быть историография из перспективы и с использованием терминологии самих обитателей этой периферии – как собственный вариант историографии за рамками европоцентристских, эссенциалистских категорий, таких как религиозность, недоразвитость, бедность, нация, публичность/приватность и т. д. Речь идет о том, чтобы подвергнуть сомнению или даже заменить альтернативными изложениями истории тот исторический метанарратив, который поставил Европу в центр. Разумеется, подобного рода критике подвергалась также склонность этого метанарратива постулировать аутентичность индийской культуры.

Для историографии Европы постколониальные перспективы оказались плодотворными в самых различных сферах. Так, они повлияли на исследования домодерных колониальных ситуаций, к примеру – римского колониализма.[619] В первую очередь они профилируют то самое внимание, которое с недавних пор направляется и на проработку немецкой колониальной истории. Если (немецкое) национальное государство или кайзеровская империя изображаются здесь в своих колониальных и всемирно-исторических связях, то это далеко не всегда происходит при помощи постколониальной