Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре - Дорис Бахманн-Медик

то ни было, проблематизация символического приписывания различий из перспективы меньшинств, отстаивающих собственную отличительность, создает то пространство, в котором конфликтное осмысление чужих значений и смыслов способно порождать новое.

Эту категорию гибридности, постулируемую чаще всего эмфатически, а у Хоми Бабы выведенную абстрактно, неясно и универсалистски, все же следует конкретнее локализовать во всех ее культурно-специфических вариациях, если ей суждено быть не просто понятийной ширмой.[565] В аналогичном смысле размышления проживающего в Мехико аргентинского теоретика культуры Нестора Гарсии Канклини инициировали латиноамериканскую дискуссию о гибридности.[566] Эта дискуссия ориентирована на культурно «гибридную» ситуацию Латинской Америки на стыке традиции, модернизации и демократизации и дистанцируется от франкоязычных (карибских) самоописаний с их сопоставимыми концепциями смешения (métissage) и креолизации (créolisation).[567] Чтобы методологически развить ключевое для постколониальной теории понятие гибридности и приспособить его и для других областей применения помимо самоописания «смешанных культур», следует связать утопическую или даже склонную к «романтизации»[568] концепцию Хоми Бабы с носителями действия, функциями, институциями, намерениями и т. д. Так, Ян Недервен Питерсе использует это понятие в социологии, что делает определенные регионально-специфические гибридные образования плодотворными для «гибридизирующего»[569] изучения глобализации вместо гомогенизирующего. При этом он выявляет сосуществование «разновременных» акторов и организаций и конкретные особенности их поведения в пограничных пространствах (к примеру, в особых экономических зонах, в «налоговых оазисах», на исследовательских станциях).[570] Примечательна также попытка применить категорию гибридности к позиции латиноамериканцев в США, к их культуре границ и диаспор с гибридными формами выражения, как, например, хип-хоп, превратившийся из местной субкультурной формы артикуляции латиноамериканцев в преобладающую форму североамериканской поп-музыки.[571]

Третье пространство

Прежде всего в методологическом ключе гибридизация означает изучение «третьего пространства» («third space») – «порогового пространства между определениями идентичности».[572] Такое третье пространство, находящееся «между» («in-between»), обладает двумя измерениями. С одной стороны, «вторжение „третьего пространства“»[573] становится методом интерпретации, выступающим против дихотомий, против бинарных категоризаций. Подразумевается здесь не синтезирование двух наличествующих, устойчивых пространств, полюсов или позиций, но требование полагать предпосылкой изначально смешанные исходные состояния – саму гибридность как «третье пространство» одновременности неодновременного: «Для меня гибридность – это не способность отследить два самобытных момента, из которых появляется третий. Гибридность для меня – это скорее „третье пространство“, которое делает возможным появление других позиций».[574] Это значит, что одни и те же знаки каждый раз заново интерпретируются, преобразовываются, переосваиваются и перетолковываются: «Так, например, постколониальность открыта гибридным и обусловленным обстоятельствами артикуляциям „сакрального в секулярном“, психической фантазии как части социальной рациональности, архаичного внутри современного».[575]

Для исследовательской практики такие действенные инверсии и преобразования означают глубокое потрясение ее конвенциональных элементов. К этому контексту относится и речь об «эпистемологическом повороте», при котором «отдельные исследования той или иной… дисциплины приобретают случайный характер, когда стираются различия между внутренним и внешним, национальным и интернациональным, локальным и глобальным, между Нами и Другими».[576] Горизонт концептуализации «третьего пространства» простирается вплоть до таких областей; кроме того, он обогащается его поразительными пересечениями с понятиями и концептами других теорий, идущих по той же линии и раскрывающих продуктивный потенциал постколониальных концепций еще и со стороны пространственного поворота. Так, влияние на формирование понятия «третье пространство» оказал американский урбанист и географ Эдвард Соджа – правда, в смысле такого места, в котором одновременно присутствуют реальные и вымышленные местности, например за счет концентрации воображаемого в таких мегаполисах, как Лос-Анджелес. Теория Анри Лефевра о «других пространствах» («other spaces») относится к этой теоретической синергии в той же мере, что и «периферия» («margin») белл хукс и «гетеротопии» («hétérotopies») Мишеля Фуко. В свете такого рода схожих терминов и концептов постколониальное понятие «третьего пространства» («third space») можно уточнить и сделать более наглядным, нежели его эмфатический набросок. Тогда оно станет ведущей категорией транснационального поля напряженных отношений между локальными, региональными и глобальными процессами, которую можно использовать и для «социологии промежуточных пространств».[577]

О важности подобного обоснования свидетельствуют и серьезные притязания концепции «третьего пространства» на то, чтобы изменить само понятие культуры. Культура теперь уже считается не системой значений или резервуаром приписываемых традиций, но противоречивым переплетением различных, конфликтным образом влияющих друг на друга претензий, артикуляций, самопониманий и вытесняемых сфер дискурса. Такая концепция культуры выводит на свет не только замалчиваемое и бессознательное внутри культур. Наибольший ее потенциал обнаруживается на уровне межкультурных связей. Он подталкивает к поиску гибридных пространств пересечений, к поиску «зон контакта» и ключевых точек для смягчения различий. Это, однако, предполагает, что гибридные пространства не просто рассматриваются как пространства смешения, но – с учетом различий и конфликтов – используются как определенные пространства перевода и исследуются на предмет переводческих процессов. Сконцентрированная на этом интерпретация разворачивает постколониальную концепцию Хоми Бабы в сторону методологического профилирования постколониального поворота. Потому что решающее значение для наук о культуре имеет то, насколько такие «третьи пространства» можно из простых фигур мышления, которые используются и метафорически, превратить в аналитические категории, удовлетворяющие эффективным на практике пространствам взаимодействий и конфликтов в культурном контакте. Социолог Питерсе выражает это при помощи краткой формулы: «Более того, гибридизация есть некий фактор в перестраивании социальных пространств».[578]

В этом направлении указывает второе измерение концепции «третьего пространства»: не только концептуально, но и пространственно обоснованная идея пространства контакта, смешения, промежутков и пересечений пограничных зон и ситуаций. Имеется в виду место разногласия в культурах и между ними, в котором может дестабилизироваться проведение границ (например, между «своим» и «чужим»). Ведь такое третье пространство возникает не где-то между двумя чистыми, несмешанными зонами. Напротив, оно знаменует культурную структуру, вообще не содержащую чистых, несмешанных зон, но состоящую из наложений внутренне противоречивых и различающихся слоев культуры. Хоми Баба берется даже культуру в целом постулировать как перевод: «В качестве стратегии выживания культура как транснациональна, так и трансляционна».[579] Тем самым децентрируется распространившаяся благодаря интерпретативному повороту метафора культуры как текста: значение возникает теперь уже не в культурном центре, но в «пространствах-между» (spaces-in-between), подрывающих также и доминирующую культуру.[580]

Методологически этот вывод способствует тому, чтобы признать моменты несхожести значительнее моментов идентичности, а также весомее простых смешений. Гибридизация как процесс перевода больше связана с требованием ввести моменты несхожести в прочные, казалось бы, смысловые структуры, чтобы тем самым выявить вытесненные сферы опыта и дискурса. Таким образом, методологический импульс постколониального поворота заключается как раз в том, чтобы не апеллировать к заданным идентичностям или культурным целостностям, но обнаруживать их искусственный характер, деконструировать устоявшиеся структуры и культуры, показывать, насколько культуры внутри себя