Лед и алмаз - Роман Глушков

Не самый удачный расклад. Я бы предпочел грохнуться рядом с больничными стенами — туда, где наносы снега наиболее высокие и мягкие. Каменная сердцевина нашего кургана оставляла нам мало шансов на удачное приземление. Как и ускоряющееся с каждой секундой падение «Кайры», которое я был не в силах замедлить…

— А-а-а-а-а-а-а-а!!!…

Никто из вас случайно не ведёт статистику, сколько раз на протяжении всех моих историй я обзывал Георгия Дюймового идиотом, недотёпой, тугодумом, простофилей, балбесом, охламоном и прочими довольно унизительными эпитетами? А когда я давал подобные характеристики себе?… Давал, да, бывало — иногда я не прочь удариться в самокритику. Но явно не так часто, как я критикую Жорика. Но корю я его всегда заслуженно, согласитесь. Тем более что это идёт ему на пользу, за что он даже величает меня наставником.

И вот настал в моей жизни час, который для любого наставника одновременно и радостен, и горек: мой ученик меня превзошёл. Пускай не по всем статьям, а лишь в одной смекалке, зато случилось это тогда, когда я уже расписался в собственной беспомощности и отдал свою жизнь на откуп случаю. Я — признанный эксперт по выживанию в Пятизонье! — спасовал, а Чёрный Джордж — нет! Представляете себе такое? Нет?…

А придётся! И потому можете теперь выписать в столбик все до единого обидные слова, какие я отпускал в адрес Дюймового, и озаглавить этот список «Характеристика Алмазного Мангуста». Сделайте это, я не обижусь. Ведь разве можно обижаться на правду?…

— А-А-А-А!… А-ап!… А-ап-па!… Ап-пар-ра-а!… Пар-ра-а!…

Падать было ещё довольно далеко, когда безудержный крик Жорика сбился на эти невнятные звуки, а сам он начал яростно долбить дрожащими руками по несчастной панели управления. Я оторвал взор от негостеприимной земли и, глянув на напарника, решил, что тот рехнулся. Чего он хотел добиться от нелетающей «Кайры» на такой высоте? Пытался по-обезьяньи вводить наобум все известные ему команды в надежде, что те вдруг случайно сложатся в какое-нибудь спасительное заклинание? Ну да, тактика вполне в духе Дюймового… А впрочем, что мы теряем? Пускай попробует — авось и впрямь повезёт, как тому дураку из пословицы.

— Пар-ра-а!… Пар-раш!… Парашют! — выкрикнул наконец задыхающийся от страха Чёрный Джордж. После чего сосредоточился и, сжав покрепче кулак, двинул им прицельно в какой-то крупный сенсор.

Я не расслышал толком, упомянул ли Жорик и впрямь о парашюте или мне это с перепугу почудилось. Дюймовый не был человеком, привыкшим подтверждать свои слова делами. Гораздо чаще он, наоборот, сначала вытворял какую-нибудь глупость, а затем оправдывался в содеянном. Однако сегодня слово Чёрного Джорджа ни на йоту не разошлось с делом. Крикнув: «Парашют!», пилот тут же выбросил его из кормового отсека, доказав тем самым, что мой слух в полном порядке.

Этот парашют — или, вернее, целая связка из трёх парашютов, о наличии которых на аэросанях я теоретически догадывался, но в действительности запамятовал о них напрочь, — являл собой вспомогательное тормозное устройство. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Будучи прицепленным к корме, он моментально расправился и, раздув купола, сразу нарушил всю балансировку находящейся в свободном падении «Кайры». Секунда, и из горизонтального положения она очутилась в вертикальном, резко клюнув носом и нацелив тот в землю.

Встряска, которую мы при этом претерпели, была сродни испытаниям на перегрузки, каким меня подвергали в лётном училище. К счастью, наши с Жориком ремни безопасности выдержали. И мы, повиснув на них лицами вниз, отделались лишь новым испугом да болью в ребрах. Резкой до зубовного скрежета, но чего не вытерпишь ради шанса выжить, верно?

Хуже всех пришлось Свистунову, который в момент раскрытия парашюта стоял на коленях в проходе позади нас. При нырке аэросаней доктор лишился опоры под ногами и, заорав ещё сильнее, полетел вниз. Туда, куда был нацелен теперь нос подвешенной к парашюту «Кайры». Тиберия спасло то, что перед ним оказались мягкие спинки наших кресел, в какие он врезался и тем самым сумел избежать плачевных последствий.

Тормозной парашют аэросаней не предназначался для их воздушного десантирования. Суммарная площадь трёх его куполов была невелика, что, правда, компенсировалось отменной крепостью материала, из которого их сшили. И всё же вовремя снизошедшее на Жорика озарение позволило ему совершить чудо и замедлить наше падение.

Насколько медленнее мы стали падать, вычислить было нельзя. Зависший бортовой компьютер так и продолжал высвечивать на дисплее злосчастную отметку «394 метра». То, что скорость снижения «Кайры» упала, я определил косвенным путём. Перевернувшись кормой вверх, она позволила нам глядеть на землю, не высовываясь за борт — та теперь маячила прямо напротив ветрового щитка. Снежный курган под нами не просто приближался, а плавно смещался к юго-востоку. Ветер стал успевать относить нас вбок, в то время как прежде у него на это не хватало энергии. Наше столкновение с земной поверхностью немного отсрочилось, но радоваться пока было рано. Самое страшное ожидало нас впереди.

Жорик больше не орал, а лишь издавал громкое, прерывистое сипение. Ремни, сдавившие напарнику грудь, мешали ему выпустить наружу терзающий его ужас. Свистунов тоже прекратил вопить, но не потерял сознание, а сбивчиво бормотал какие-то проклятия. Кого именно он проклинал, разобрать не удавалось. Возможно, нас — за то, что мы согласились взять его с собой на экскурсию по Преисподней. А возможно, себя — за то, что он пошёл на поводу у собственных амбиций и навязался к нам в компанию.

Одного только не было слышно в эти мгновения на борту «Кайры» — молитв. Жорик, как характерный представитель современной молодежи, понятия не имел, что это такое. Жрец науки Свистунов был слишком высокообразован, чтобы даже в экстремальных обстоятельствах взывать о помощи к тем силам, чьё существование он всю свою сознательную жизнь отрицал. Я ещё помнил кое-какие обрывки молитв, которые читала у нас в семье религиозная бабка, и не принадлежал к числу атеистов, способных разгромить на корню теорию существования бога. Но за шутку с алмазами, какую сыграл со мной этот небесный юморист, у меня имелись к нему застарелые счёты. Настолько непростительные, что заключать с ним мировую я собирался лишь в одном случае: если он первый её предложит. Пускай даже не извиняется — ничего, перебьюсь. Пускай просто вернёт мне прежний человеческий облик и отправит назад, к оставшимся за Барьером жене и дочери. И всё. На том мы с ним и разойдёмся, ибо большего мне от него не нужно.

Но, как видите, бог продолжал устраивать надо мной розыгрыши, удовольствие от которых получал, похоже, лишь он один. А раз так, то и чёрта ему лысого от меня, а не молитву, уж простите мне столь грубый каламбур…

Приземление…

Ближе к земле — там, где ветры поутихли, — оно опять пошло по вертикальной траектории. От первой расчётной точки падения нас отнесло не слишком далеко. По прежним новосибирским меркам — на противоположную сторону улицы, на которой находилась больница. Ныне в том районе ничего примечательного не было — обычные сугробы с торчащими из них верхушками руин. Что скрывалось там под снегом, я не помнил. А если бы даже помнил, за последнее время здесь очень многое могло перемениться.