Лед и алмаз - Роман Глушков

Всё, что мы успели, это напичкать его лекарствами, дабы он не свалился на полдороге от боли и лихорадки. Придерживая сломанную руку другой рукой, Свистунов стонал и шатался, словно пьяный. Но сознавал, чем вызвана наша спешка, и героически продвигался вперёд. А мы с Жориком даже не могли по-товарищески поддержать страдальца на марше. Но не потому, что были такими жестокосердными, а по вине всё тех же снегоступов. Они не позволяли нам идти рядом, поскольку неминуемо начинали цепляться друг за дружку, а мы при этом спотыкались и падали почти на каждом шагу.

Чтобы не разбрестись во мгле, я на всякий случай соединил всех нас за пояса парашютной стропой. И, шагая в конце связки, волочил на себе дополнительный груз — один из аэросанных парашютов. Который приходилось часто встряхивать, поскольку падающий на него снег заставлял тот периодически тяжелеть.

Товарищи были в курсе, зачем я усложнял себе и без того непростую задачу. И примерно через полкилометра убедились, что мои старания не пропали даром. Именно столько мы прошагали, прежде чем рыхлый покров молодого снега стал непроходим даже для снегоступов. Наткнувшись на верхушки очередных руин, доктор прокричал нам, что дальше ему идти невмоготу, и я, сжалившись над ним, объявил привал. А пока Тиберий доставал из ранца аптечку, мы с Жориком наскоро соорудили у него над головой тент: натянули парашют между торчащими из сугробов камнями и надёжно зацепили его краями за арматуру. Получилось что-то наподобие низкой беседки или шатра, следить за устойчивостью которого я взялся самолично. То есть раз в три-четыре минуты хлопал по полотнищу, дабы на нём не скапливался снег. Задача нетрудная, но дремать на такой работе не приходилось.

Можно было бы поручить это незамысловатое дело Чёрному Джорджу, но на нём лежала более ответственная задача: помогать Свистунову. Мне, по вполне понятным причинам, категорически запрещалось касаться медицинского оборудования, вроде шины-трансформера и автоматического инъектора. А без помощника, одной рукой да ещё на холоде Тиберию пришлось бы провозиться со своим переломом слишком долго.

Хорошо хоть обычные походные горелки в моих руках не ломались. И потому в перерывах между раундами борьбы со снегом я расчистил в центре нашей беседки небольшую площадку и разжёг огонь, дабы мы могли погреть над ним озябшие руки.

Снег не унимался, но и не усиливался. Цепочка следов, которая протянулась от места нашего падения до нынешнего убежища, исчезла ещё до того, как мы установили тент. Это обнадёживало. Такими темпами к концу снегопада от зарывшейся в сугроб «Кайры» останется торчать на поверхности лишь турбинное сопло. Да и то будет доверху засыпано снегом, как наполненный сахаром стакан. Оператору авиабота-разведчика потребуется быть чертовски остроглазым, чтобы обнаружить с воздуха этот ничем не примечательный объект. А нам — вдвойне остроглазыми, если мы намеревались заметить летающего шпиона до того, как он заметит нас.

О том, как мы будем передвигаться после снегопада, я пока не задумывался. Всё равно иного выбора, куда идти, у нас нет. И если Грободелу повезёт с ходу отыскать «Кайру», вполне вероятно, что до площади Маркса мы уже не доберёмся. Ну а не повезёт врагу, тогда нашей главной проблемой станет снежный покров. Не успев слежаться, он замедлит нашу и без того черепашью скорость и сделает нас уязвимыми для любого противника.

По идее, после лечения Свистунову следовало бы вздремнуть. Но пережитый им стресс и лекарства, которые мы давали доктору, дабы он не отключился раньше времени, начисто отбили у него сон. Разобравшись с травмированной рукой, Тиберий кивком поблагодарил Дюймового за помощь, после чего укутался в одеяло, придвинулся к горелке и замер в такой позе, похожий на мокрую нахохлившуюся ворону. В его подёрнутых поволокой глазах отражались отблески худосочного пламени, лицо по-прежнему оставалось бледным, а по телу то и дело волнами пробегал озноб. Трудно было понять, как он себя чувствует — лучше или хуже, — но спрашивать его об этом я не стал. И молча отозвал от него жестом Жорика, чтобы он тоже не беспокоил больного разговорами и дал ему побыть в тишине и покое.

Однако Свистунов не пожелал оставаться наедине с собственными мыслями. И как только мы с Чёрным Джорджем тоже уселись возле горелки и протянули озябшие пальцы к пламени, доктор сразу же огорошил меня неожиданным вопросом:

— Ну и как вам, Геннадий, очередное доказательство моей теории насчёт вашего феномена? Согласитесь: очень впечатляющий аргумент, не так ли?

— Боюсь, не понимаю, о чём ты, — признался я, всмотревшись в его болезненное, осунувшееся лицо. — Извини, но в последние пару часов мне было совершенно недосуг думать ни о моём, ни каком-либо ещё феномене.

— Да, конечно — недосуг, — вяло кивнул Тиберий, не отрывая замутнённый взор от огня. — Как, впрочем, и всем нам… Ладно, не буду ходить вокруг да около, а просто спрошу: как вёл себя ваш симбионт, когда мы падали на землю с огромной высоты? Он предпринял хоть какие-нибудь меры для вашего спасения?

— Если ты имеешь в виду те меры, на какие он пошёл, спасая меня от Трояна, то — нет, не предпринял, — ответил я после короткого раздумья. — Но если бы я тоже получил травму, симбионт оказал бы мне медицинскую помощь безо всяких шин и инъекторов. Такой перелом, как достался тебе, при моей регенерации тканей срастался бы меньше недели. А травмированной рукой я начал бы пользоваться уже через пару суток.

— Но ведь симбионт не мог знать, что мы переживём это падение, разве не так? — продолжил допрос Свистунов. — И разбейся мы в лепёшку, вряд ли он сумел бы вас потом воскресить.

— Кто этого аномального парня разберёт, — пожал я плечами. — Может, и сумел бы. А вот если бы Троян распылил меня на атомы, тогда мне точно никакое, даже самое чудодейственное воскрешение уже не светило бы.

— И за какой срок ваше тело превратилось бы из кровавого месива обратно в полноценный организм? Сколько суток или даже недель вы пролежали бы под снегом, будучи не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой?

— Хм… — Я замешкался. Вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз. Мой паразит был отменным целителем, но согревать своего носителя в холода он не умел. Что прекрасно доказали мои керченские пробежки, в которых меня спасало от переохлаждения лишь энергичное, безостановочное движение. Так что в предложенной Тиберием гипотетической — а точнее, едва не воплотившейся наяву, — ситуации я превратился бы в ледяную глыбу задолго до того, как в моём организме срослись бы первые кости.

Не верилось, что мой алмазный защитник допустил оплошность. Но факты говорили сами за себя. Он не перехватил у меня управление моим телом, как тогда, в битве с Трояном. Хотя мог бы это сделать, чтобы, к примеру, за секунду до столкновения с землей приказать мне оттолкнуться от кузова и подпрыгнуть вверх изо всех сил. Такой прыжок гасил по отношению ко мне скорость падения и, теоретически, обезопасил бы меня при ударе от гибели и травм. Сам я, естественно, рассчитать такой высокоточный манёвр не сумел бы — куда там! Но для моего симбионта, способного тягаться на равных даже с Трояном, подобная арифметика была из разряда элементарной.