Викинг. Побратимы Меча - Тим Северин

— Ты умен и осторожен, Торгильс, как всегда, — сказал Греттир, чуть улыбнувшись. — Сделаем так: всякая весть, переданная с гонцом должна начинаться каким-либо словом Одина. Это принесет тебе удачу.

Я отправился домой, терзаясь страхом, что Греттир попадет в засаду на подходах к дому матери. Однако беда поджидала самого меня у порога моего дома.

Я едва не прошел мимо, не заметив их. Только поравнявшись с ними, почти наткнувшись на них, я осознал, что они здесь. Они ждали меня и, хотя стояли неподвижно, были так же опасны, как всякий убийца, готовый броситься на тебя с ножом.

Срамные столбы — два столба, вбитые в землю у порога моего дома. Нетрудно было догадаться, кто поставил их здесь, потому что один из них, изображавший меня, имел такие подробности, какие мог знать только кто-то близкий. Второй же столб был менее точен, но глядя на широченные плечи, невозможно было не понять, кого он изображает. На всякий случай резчик начертал рунами имя «Греттир». Оба столба были ростом с взрослого человека, оба имели явные мужские признаки и поставлены были лицом в одну сторону — к двери. Они стояли рядом, почти касаясь друг друга. И значение было очевидно любому прохожему: Греттир и Торгильс — любовники.

Поначалу я сам остолбенел, но скоро сообразил, в чем дело, и потрясение мое сменилось холодной яростью. Я был в бешенстве. Я чувствовал себя ошельмованным и обесчещенным — мое чистейшее дружество замарали грязью. Мне было ясно, что никто иной, как Гуннхильд, подстроила, чтобы эти срамные столбы были вырезаны и поставлены всем на обозрение. То было общественное обвинение, и хуже всего, что таковое обвинение, подобно приговору о полном изгнании, никак невозможно оспорить, ибо невозможно опровергнуть обвинение в мужской любви, коль скоро исходит оно от супруги. В этом смысле меня постигла судьба Греттира: его сочли повинным в преступлении, которого он не совершал и опровергнуть которое у него не было возможности; меня же облыжно обвинили, не оставив мне возможности доказать лживость обвинения. Все мне опротивело, и, распахнув дверь, я вошел в дом, собрал кое-какую одежду, швырнул в свою дорожную суму и поклялся, что больше никогда не переступлю порога этого мерзкого дома, и больше ни единого часа не проработаю на хуторе ради пользы Аудуна, и никогда не заговорю со своей предательницей-женой. Перекинув суму через плечо, я бросился вон из дома, чувствуя себя совершенно загаженным.

* * *

Конечно же, я отправился к Транду. Из всех моих наставников и советчиков Транд всегда был самым надежным. Когда я поведал ему о срамных столбах и спросил, как мне защититься от этого позора, он привел меня в чувство.

— Чем больше ты наступаешь на дерьмо, — прямо сказал он, — тем больше оно воняет. Оставь это, с этим ты ничего не сможешь поделать.

Это был хороший совет, но я был слишком зол и возмущен, чтобы принять его сразу же.

— А как же Греттир? — сказал я. — Сообщать ли ему? И как он на это прореагирует?

— У Греттира достаточно куда более важных дел, о которых ему следует подумать, — ответил Транд. — Конечно, он узнает срамных столбах, как и все прочие. Единственное, что ты можешь сделать, — это сообщить ему прежде, чем слух разойдется повсюду. Пусть сам решает, как с этим поступить. Но я уже сказал, прилюдно отрицать обвинение бесполезно. Брось думать об этом, не обращай внимания, подожди, пока шум утихнет и какая-нибудь новая свара заглушит его. Скажи мне, где найти Греттира, и я сам повидаюсь и поговорю с ним.

— Он покамест скрывается в доме своей матери, — ответил я. — А что мне делать с Гуннхильд?

— Ну, для начала можешь быть уверен, что она потребует развода с тобой. Может статься, уже подыскала свидетелей обвинения, договорилась, что они явятся на следующий местный тинг, чтобы поддержать ее заявление.

— Я пойду туда сам и стану все отрицать, — воскликнул я с пылом, все еще уязвленный несправедливостью положения, в котором оказался.

— Не думаю, что от этого будет прок, — спокойно заметил Транд. — Чтобы добиться хоть какого-нибудь успеха, тебе понадобятся искусные защитники на суде, а здесь ты никого не знаешь и не найдешь такого, кто взял бы на себя это дело.

— А что, если обратиться к Снорри Годи?

— Вряд ли Снорри Годи станет выступать в твою пользу. Прежде всего, он устроил этот брак и будет выглядеть глупо, выступив на стороне оскорбленного супруга. Самое большое, чего можно ожидать от него с — того, что он поможет вернуть твой вклад, огненный рубин. И когда дело коснется того, чтобы этот камень не остался в руках Гуннхильд, полагаю, я смогу быть полезен.

— А как ты можешь помочь? — спросил я, но Транд не ответил. Посоветовал только хорошенько выспаться ночью, чтобы утром встать со свежей головою.

Как раз это было невозможно. Лишь далеко за полночь я погрузился в беспокойную дремоту, терзаемый черными снами, в которых меня преследовала ведьма-смерть. Проснувшись, я обнаружил, что Транд ушел.

Он вернулся через четыре дня, и все это время я то бурлил от гнева на Гуннхильд и строил дикие планы отмщения за ее предательство, то жалел себя, не зная, как выбраться из этой беды.

Транд вернулся и был спокоен, как и всегда.

— Гуннхильд объявила прилюдно, что хочет развода, — подтвердил он. — Она и ее семья требуют возвращения хутора. Это ее приданое, так что дело это решенное. Но еще они хотят оставить у себя твой вклад, огненный рубин, потому что вина на тебе.

Должно быть, на лице моем отразилось недовольство и отчаяние.

— Развод тоже дело решенное, — продолжал Транд, — а вот насчет огненного рубина пока можешь не беспокоиться. Он в надежных руках.

— Что ты имеешь в виду?

— Он у Снорри Годи. Я навестил Снорри Годи и напомнил ему об изначальном договоре твоего брака: этот вклад оценивается в тридцать марок и может быть выкуплен в случае развода. Он же сказал, что не хотел бы вмешиваться в это грязное дело, но поскольку Греттир сохранил жизнь его сыну Тородду, он воспользуется своим влиянием на Аудуна и Гуннхильд, чтобы те передали ему драгоценный камень, он же будет хранить его надежном месте до поры, пока ты не разживешься тридцатью марками выкупа.

— Вот уж не думал, что Гуннхильд или этот скаред, ее отец, согласятся на такое предложение, — сказал я. — Эти хапуги никому не поверят на слово. Им известно, что тридцать марок мне вовек не накопить.

— Снорри Годи сказал им, что эти деньги обеспечены. Он за это поручился.

— Как же так? Снорри не станет лгать в таких делах.

— Он не солгал, — промолвил Транд. — Я оставил ему тридцать марок рубленого серебра.

Я был ошеломлен.

Но Транд еще не закончил.

— Кроме того, я повидался с Греттиром и поговорил с ним, сказал ему о срамных столбах и спросил, что он думает предпринять. Он же, как я и предполагал, отнесся к этому спокойно. Заметил, что о нем говорилось и худшее, и еще одно ложное обвинение ничего не меняет. Когда же я сказал, что он может уладить все неурядицы, попросту уехав из страны, и что ты, скорее всего, отправишься с ним, он ответил, что не намерен бежать от своих врагов, и что тебе это уже известно. Также он велел сказать тебе, что его младший брат, Иллуги, теперь вошел в возраст и что ему, Греттиру, следует остаться и защищать его. Он поныне чувствует себя виновным в том, что бросил своего старшего брата Атли, убитого в то время, когда он, Греттир, в первый раз оказался в изгнании. Он просил меня пожелать тебе всего хорошего в твоих странствиях.