Добровольцы и ополченцы в военной организации Советского государства. 1917—1945 гг. - Алексей Юрьевич Безугольный

вливались батальоны ополченцев, сформированные в административных районах Московской области). Те, как правило, не горели энтузиазмом на возведении инженерных сооружений, «старались отделаться от работы». «Настроение у них было неважное. Это не рабочие… Он выйдет из блиндажа на пост и сразу засыпает. У него все думы о том, как дома, чем они живут, каждый из них оставил там по куче детей, у некоторых по семь человек. Денег им не платили, как семьям кустарей…»[626] «К нам влились некоторые люди из Ленинского же района, который охватывает не только Москву, но и пригородный район, – вспоминал ветеран 1-й ДНО Москвы Н.И. Гольдберг. – Так что пришли колхозники, у которых моральный дух был значительно ниже, чем у нашей интеллигенции. Они все время сетовали на то, что у нас недостаточная военная подготовка, а заставляют воевать…»[627] Часть мобилизованного крестьянства представляла репрессированные слои населения, что только добавляло негативного отношения к ним со стороны массы ополченцев[628].

Уже упомянутая прослойка служащих – государственные служащие, партийные работники, творческая интеллигенция, инженерно-технические работники, студенты вузов и, конечно, ученые и профессорско-преподавательский состав – пожалуй, наиболее яркая, хотя, как правило, существенно меньшая часть ополченцев. Именно они придавали ополчению неповторимый колорит, резко выделявший его среди красноармейской массы. Чего стоит знаменитая «писательская рота» в 9-й Московской дивизии народного ополчения – подразделение было укомплектовано на базе Союза писателей СССР[629].

Благодаря интеллигентской прослойке уровень образования в ополченческих формированиях часто был аномально высок. Если в стрелковых частях Красной армии среди красноармейцев и младших командиров лица с высшим образованием были представлены единицами[630], то в ополченческих формированиях нередко встречались целые взводы и роты, укомплектованные рядовыми бойцами с высшим образованием. Например, в 8-й дивизии Краснопресненского района Москвы, в состав которого вошли преподаватели, аспиранты и студенты многих ведущих вузов Москвы, до 80 процентов личного состава имело высшее или незаконченное высшее образование[631]. В артиллерийской батарее 2-го полка 4-й дивизии Куйбышевского района Москвы из 100 человек личного состава 82 имели высшее образование[632] и т. п. Современники отмечали, что высокий образовательный уровень ополченцев был фактором высокой обучаемости военному делу: «грамотные люди, очень быстро усваивают»[633]. Ополченцы проявляли заинтересованность и любопытство в освоении оружия и военных приемов; нередко обладатели гуманитарного образования быстро набирались боевого опыта, осваивали командирские специальности различных родов войск и достигали успехов в военной карьере.

Говоря об уровне образования ополченцев, добавлю, что аспиранты, преподаватели вузов и сотрудники научно-исследовательских учреждений с учеными степенями и учеными званиями тоже были в добровольческих частях не редкостью. Ветеран 6-й Московской дивизии народного ополчения Б.В. Зылев, бывший в 1941 г. аспирантом Московского института инженеров транспорта (МИИТ), вспоминал, что во взводе, которым он командовал, оказалось сразу восемь кандидатов наук, доцентов МИИТ, один доктор наук, профессор и еще один преподаватель этого вуза[634]. В воспоминаниях ополченца той же дивизии А.В. Даркова рассказывается, как он, будучи доцентом, кандидатом технических наук, воевал рядовым бойцом. С ним плечом к плечу также рядовым воевал кандидат технических наук В.П. Гудков – молодой, очень талантливый ученый, готовившийся к защите докторской диссертации по строительной механике, в которой сделал важное открытие. В январе 1942 г. он пропал без вести. А.В. Даркову удалось выжить: он несколько месяцев по лесам выходил к своим, и после войны он сам стал известным ученым. В лице же В.П. Гудкова, по его мнению «наш народ потерял крупного ученого с мировым именем»[635].

В частях народного ополчения квалифицированные специалисты становились рядовыми, что часто вызывало недовольство и требования укомплектовать их по специальности. Однако командирам и политработникам приходилось разъяснять: «Каждый должен понимать, что нельзя сделать сотню дивизионных инженеров»[636]. Значительная прослойка творческих работников также жаждала применения своих способностей («артисты требуют эстраду»[637]). Не случайно во всех частях народного ополчения было такое изобилие оркестров, кружков самодеятельности, стенных газет и иных творческих объединений.

Общей чертой всех перечисленных категорий «лучших людей» – и рабочих специальностей, и инженерно-технических работников, и представителей творческих профессий – было то, что лишь мизерная их часть имела предвоенный опыт военной службы. Если не считать незначительного числа ветеранов Империалистической и Гражданской войн, то современной военной подготовкой обладали единицы ополченцев. Может показаться удивительным, но в Советском Союзе – государстве предельно милитаризованном – срочной военной службой была охвачена незначительная часть населения. До начала 1930-х гг. Красная армия содержалась в пределах строгого лимита численности, не превышавшего 600–630 тыс. человек, – большей армии страна не могла прокормить. В 1920-х гг. в войска направлялось 200–250 тыс. от числа призванных[638] (остальные проходили службу вневойсковым порядком); в первой половине 1930-х гг. это количество достигло полумиллиона человек[639]. Лишь с середины 1930-х гг. численность РККА стала быстро наращиваться и в 1936 г. превысила цифру в 1 млн человек, однако существенного запаса военнообученных граждан накопить не удалось. К тому же все лица, призванные начиная с 1938 г., к началу войны не были уволены в запас и оставались в войсках. Поэтому к 1941 г. в СССР сформировалось целое мирное поколение, воспитанное на революционной и милитаристской риторике, высокомотивированное и преданное советской власти, но не имевшее ни малейшего военного опыта. При формировании частей народного ополчения, где бы это ни происходило, повсеместно возникали такие ситуации: «В армию [народного ополчения] пришел лучший народ ленинградских предприятий, народ пришел в армию добровольно, он готов умереть… [но] он не видел винтовки, и он говорит: когда же немецких фашистов пошлют бить, только вот, говорит, винтовки я не знаю…»[640]

К своеобразию социального состава ополченцев следует присовокупить демографические особенности, прежде всего возрастные. Обобщающих статистических данных на этот счет не обнаружено, однако ряда документальных указаний достаточно, чтобы понять, что и в этом отношении ополченцы существенно отличались от красноармейцев. Рядовой состав Красной армии в возрастном отношении в первый период войны существенно изменился. Если накануне войны 91,5 процента составляли лица возрастом до 25 лет[641] (в основе своей это были призывники 1921, 1920 и 1919 годов рождения), то с началом войны мобилизация сначала 14 возрастов военнообязанных, а затем поэтапные призывы еще 10 возрастов, вплоть до 1895 года рождения, уже к весне 1942 г. выровняли возрастной состав, существенно «состарив» Красную армию и сделав представительство красноармейцев всех возрастов вплоть до 40-летнего возраста почти равномерным. Тем не менее преобладали военнослужащие, относившиеся по возрасту к 1-му разряду (до 35 лет). Они оставляли 72,3 процента по Красной армии и 72,7 процента в пехоте. Военнослужащие в возрасте 35–39 лет составляли 15,2 процента, в возрасте