Добровольцы и ополченцы в военной организации Советского государства. 1917—1945 гг. - Алексей Юрьевич Безугольный

40–44 лет – 9,2 процента, старше 45 лет – 3,1 процента[642]. Таким образом, на возрастную категорию от 35 лет и выше (это соответствовало запасу 2-го и 3-го разрядов) оставалось 27,5 процента военнослужащих. Отметим, что в стрелковых войсках представительство наиболее возрастных когорт – от 39 лет и старше – было ниже, чем в целом по Красной армии (10,1 процента и 12,3 процента)[643], поскольку условия несения службы в пехоте были одними из наиболее тяжелых.

Возрастная структура ополченцев была иной. Она коррелировала с содержанием мобилизационной работы военного ведомства. Первоначально с 3 июля 1941 г. в ополчение не принимались только те добровольцы, которые являлись военнообязанными 1-й категории призываемых возрастов (то есть военнообученные, до 35 лет включительно), причем «имеющие на руках мобилизационные предписания»[644], а также рабочие оборонных предприятий «по усмотрению районной тройки»[645]. Это означает, что фактически в первые недели войны все военнообязанные 1-го разряда 2-й категории (до 35 лет, необученные), а также 2-го и 3-го разрядов 1-й и 2-й категорий (от 36 до 50 лет, обученные и необученные) и женщины военнообязанных специальностей любого возраста могли свободно записываться в ополчение, истребительные батальоны и в иные военизированные формирования. Например, в составе 1-й дивизии народного ополчения Ленинского района Москвы 20,4 процента ополченцев родились с 1905 по 1918 гг.[646], то есть по возрасту подпадали под мобилизацию, но, очевидно, не были обучены военному делу (то есть относились ко 2-й категории 1-го разряда); по Ленинградскому району Москвы таковых было 27,4 процента; по Дзержинскому району Москвы – 26,6 процента[647] и т. д. В Ленинградской армии народного ополчения, формирование которой началось за несколько дней до выхода постановления ГКО № 10сс, установленный возрастной диапазон приема добровольцев и вовсе совпадал с диапазоном мобилизации – 18–35 лет. На 2 июля 1941 г. в ЛАНО записалось 44 183 добровольца, из которых 33 450 человек (75,9 процента) относились к указанной возрастной группе[648]. Если дивизия народного ополчения не передавалась в распоряжение военного командования и не выводилась за пределы города, то, как правило, постепенно бойцы молодых возрастов призывались военкоматами в Красную армию в общем порядке и выбывали из рядов ополчения.

То, что в ополчение шли «одни старики», давно стало общим местом в литературе. Однако этот тезис, как правило, основан на общем, визуальном и, разумеется, субъективном впечатлении свидетелей, воспринимавших ополченцев как пожилых людей[649]. Однако более зрелый средний возраст ополченцев подтверждается и документально. В той же 1-й дивизии народного ополчения Ленинского района Москвы бойцы 1904–1895 годов рождения (2-й возрастной разряд) составляли наиболее солидную когорту – 2326 человек (30,4 процента). Кроме того, ополченцев 1896 года рождения и старше (3-й разряд) насчитывалось 848 человек (11,1 процента)[650]. Таким образом, доля лиц старше 37 лет составляла в дивизии 41,5 процента. По Ленинградскому району Москвы (18-я дивизия) в ополчение было отправлено 9576 человек, из которых лиц от 36 до 45 лет (2-й разряд) 3031 человек (31,6 процента). Наконец, ополченцев старше 45 лет (3-й разряд) насчитывалось 1357 человек, или 14,1 процента[651]. Доля возрастных ополченцев составляла, таким образом, 45,7 процента. Среди ополченцев Дзержинского района Москвы (6-я дивизия), на которых имеются сведения о возрасте, большая часть (1190 человек, или 59,2 процента) относилась к возрастам старше 36 лет, причем преобладающей была когорта от 37 до 48 лет[652]. Есть примеры и действительно глубоких старцев, принимавшихся в ополчение в порядке исключения. Например, в 1-й ДНО Москвы числился старый партизан Гражданской войны И.И. Резниченко – «человек очень живой и веселый, несмотря на свой возраст» – 90 лет!..[653]

Если прибавить, что многие из представителей интеллигенции не обладали крепким здоровьем и никогда не проходили службы в армии, то есть буквально не умели держать в руках оружие, то представляется очевидным, что многим из них, пожалуй, вообще было не место на военной службе. «Это была сугубо гражданская штатская публика, в своем большинстве совершенно не приспособленная к фронтовым будням и лишениям», – вспоминает бывший ленинградский ополченец И.З. Френклах[654]. Бывший начальник санитарной части 13-й Московской дивизии Ростокинского района М.В. Яковенко описывал бойцов дивизии так: «В основном это были вчерашние счетные работники, музыканты, хозяйственники, инженеры и техники – одним словом, служащие московских предприятий, все народ пожилой и сугубо мирный, в большинстве никогда не имевший дела с огнестрельным оружием, слабый и больной тысячью хронических болезней»[655]. Сложно было ожидать от них боевой выучки и стойкости к трудностям военной службы, сравнимых с теми, которые демонстрировали красноармейцы молодых возрастов, прошедшие программу обучения по воинской специальности.

Нельзя сказать, что власть не беспокоил вопрос о целесообразности отправки на фронт, на должности рядовых бойцов высококлассных ученых, преподавателей, инженеров, управленцев, квалифицированных рабочих. Ниже показано, что часть из них еще в период формирования или после первых боев теми или иными способами отзывалась на рабочее место.

Итак, очевидно, что ополченцы-горожане соответствовали критериям «лучших людей» советского общества, являлись бенефициарами социалистического строя. Они, безусловно, отличались по своим социальным и демографическим качествам от красноармейской массы. Эти качества конвертировались в высокий боевой дух и, как тогда говорили, «здоровое политико-моральное настроение». Это отмечают все без исключения источники, и нет причин им не доверять. Однако формально выдающиеся социальные и образовательные данные добровольцев совсем не обязательно коррелировали с высокими боевыми качествами. Сами условия комплектования добровольцами (лица старших возрастов, освобожденные от призыва по состоянию здоровья, забронированные за народным хозяйством и т. п.) предполагали, что удельный вес военнообученных и годных к строевой службе среди них будет ниже, чем среди граждан военнообязанного состояния.

Оборотной стороной отбора в ополчение и истребительные части «лучших» людей неизбежно ухудшал качество работников, оставшихся на производстве и в учреждениях. «Лучшие люди», отбираемые в военизированные формирования, являлись лучшими и на своем рабочем месте – именно здесь они и заслужили свои превосходные репутации. Так что упор при комплектовании ополчения и истребительных батальонов на «лучших людей» имел оборотной стороной изъятие из экономики, научно-образовательной, производственной сферы высококвалифицированных специалистов – инженеров, рабочих, ученых, преподавателей, государственных служащих и т. д.

Проблема встала во весь рост уже в первые дни формирования ополчения в разных городах страны. Поток добровольцев активно поддерживали секретари партийных организаций предприятий и районных комитетов партии. В дни формирования дивизий партийные органы, непосредственно отвечавшие за формирование дивизий народного ополчения, и администрации предприятий и учреждений, как правило, оказывались по разные стороны баррикад. Сохранилось немало документальных свидетельств того, что на заводах «„придерживали“ подачу заявлений добровольцами»[656].