Лавка забытых иллюзий - Сергей Литвинов

Теперь я понимаю, задним числом, что судьба меня (и старшие товарищи) по большому счету, в смысле пьянства, все-таки хранила. Я работал в отделе бумаги, а целлюлозно-бумажное производство — это вам не сучкорубы и не лесопосадки — технически сложное, наукоемкое. На бумажных фабриках и целлюлозных комбинатах керосинили далеко не столь вызывающе, как в лесу, — да и среди их руководителей не особо было принято корреспондентов московских упаивать. Вдобавок мой начальник Вадим Дмитриевич (и другое газетное руководство) щадил меня, не засылал в те регионы, что славились своим совсем уж безбрежным гостеприимством: в республиках Закавказья, Средней Азии или, допустим, в хлебосольной Чечено-Ингушской АССР я ни разу не побывал. Меня, как молодого, неиспорченного, командировали обычно в тихую, интеллигентную Прибалтику, на фабрики братской Украины или в среднюю полосу. Поэтому за четыре с лишним года в коридорах «Лесной промышленности» я все-таки не спился.

Но вернемся в тот самый первый мой день в отделе бумаги, пока в машбюро печаталась моя критическая корреспонденция. В отдел постепенно подтянулись остальные сотрудники. Естественно, каждому было сказано (Вадимом): подойти к буфету. Каждый выпивал, потом спрашивал: «По какому поводу?» Вадим Дмитриевич пояснял: «Новый сотрудник проставляется». Или: «Дебют Литвинова отмечаем». Угощали и дружественных сотрудников иных отделов. Разумеется, бутылка на четверых стала лишь разгонной площадкой. В близлежащий магазин (ласково именуемый «Три ступеньки») снаряжались новые экспедиции. Попутно текла работа, чему выпивка, казалось, не мешала. Вадим сходил на летучку и планерку. Вычитал перепечатанный на машинке мой материал, кое-что подправил, подписал и сдал в секретариат. Подогретый спиртным, в сизых клубах сигаретного дыма, день летел незаметно. Наконец наступил момент, когда дела закончились, почти все как-то незаметно разбежались, и я готов был, вслед за остальными, устремиться домой, в съемную комнату в коммунальной квартире, к молодой жене. Только собрался отпроситься у Вадима, но… Понял, что отпрашиваться не у кого. Склонив могучую голову и возложив бороду на грудь, Вадим Дмитриевич спали-с.

Честно говоря, я перепугался. Подростковые максимы, типа «Сам погибай, но товарища выручай», пронеслись у меня в голове. Что делать, было решительно непонятно. Поразмыслив, я решил обратиться за советом к старшему товарищу (и приятелю Вадима), уже упомянутому Анатолию Яковлевичу, что трудился в отделе лесного хозяйства. Сделав таинственное лицо, я вызвал А.Я. в коридор. Даже не дав мне раскрыть рта, он спросил: «Что, засыпание наблюдается?»

— Да! Как вы узнали? И что мне теперь делать?

— А ты что, уйти хотел?

— Ну да, и рабочий день кончается.

— Так ты дверь прикрой и иди.

Из нашего краткого диалога я догадался, что задремывание моего руководителя в своем кресле далеко не первое. И, как впоследствии оказалось, не последнее.

Ах, Вадим Дмитриевич, Вадим Дмитриевич! Судьба подарила ему несомненный талант писателя, способности творческого руководителя и могучее здоровье. Мальчиком он пережил первую блокадную зиму — что дало ему право усмехаться: «Блокаду пережили, голод пережили — и изобилие переживем». Он был предан газете и вечно придумывал новые темы или, как выразились бы сейчас, акции. А чтобы не сойти с ума от социалистического соревнования семи целлюлозных гигантов или битвы машинистов бумагоделательных машин за снижение массы газетной бумаги, Вадим вел в газете две рубрики. Одна называлась «Искатель» и посвящалась самым разным коллекциям и коллекционерам, от спичечных этикеток до значков. Другая была его особенной любовью. Вадим задумал написать краткие биографии ВСЕХ мало-мальски известных знакомых, друзей и недругов Пушкина, от Бенкендорфа до Языкова. Он добывал редкие книги, переписывался с провинциальными музеями и картинными галереями. По мере готовности публиковал материалы на последней полосе «Леснухи», под рубрикой «На пушкинской орбите» — меня слегка смущало в данном контексте модерновое слово «орбита», но я, щадя авторское самолюбие, об этом никогда Вадиму Дмитриевичу не говорил. Легко можно было догадаться, что профессиональные пушкинисты, составлявшие в те годы замкнутый и суровый клан, работу моего редактора не одобряли, считали целиком компилятивной. В советские времена он никогда бы не смог напечатать свою книгу — но настала свобода книгоиздания, и он выпустил заветный двухтомник. Подарил и мне, с надписью на форзаце своим ясным и красивым почерком: «Когда дедушки не станет, вспоминай наш отдел и нашу дружбу».

Что же теперь остается мне, когда Вадима давно не стало?

Я вспоминаю. И считаю, что ни говори, что советская власть безжалостно к нему отнеслась — начиная от ленинградской блокады и кончая портвейном «Кавказ», которым она его травила. Остается лишь гадать, что и сколько Вадим смог бы сделать, когда бы ни удушающая идеология, которой он (как и все мы) вынужден был служить…

…Поднаторев на ниве журналистики, в восемьдесят седьмом году я перешел из «Лесной» в журнал «Смена». Это была уже совсем другая лига. Можно сказать, высшая. Но одна напасть, органически присущая, как оказалось, советской публицистике, присутствовала и там. Ведь как ни вспомнишь, родом из тех времен и мест, умного, славного, доброго, талантливого, яркого человека — так окажется, что он или запойный, или пьяница, или алкоголик. Например, сначала в «Смене» мной руководил Володя А. — молодой человек лет тридцати пяти, высокий, немного нелепый, нескладный. Он и сам писал яркие, умные очерки. И редактировал — дай бог. И интересные сюжеты, яркие темы выкапывал. И никого никогда в своей жизни, наверное, не обидел. Не подсиживал, не подличал, не врал. Золото, а не человек. Но при этом — пил. Вроде бы понемногу, но каждый день. Никто и никогда не видел его в умат пьяным, но все время он был слегка подшофе.

Кстати, это именно у него в портфеле «дипломат» всегда имелась сложенная в блин своего рода выкройка параллелепипеда — пустой пакет из-под молока. Зачем? К концу восьмидесятых в Стране Советов обнаружились нехватки всего и вся. В том числе — кружек в пивных барах. Тогда принято было в Москве разливать пиво посредством автоматов — опускаешь двадцать копеек, и тебе наливается стакан вонючей жижи. Так вот, кружек в местах разлива оказался дефицит. Чтобы не клянчить заветный сосуд и не стоять ни у кого над душой в ожидании, пока освободится, постоянные клиенты выходили из положения по-разному. Кто-то постоянно таскал с собой пустую литровую банку. А Володя — эстет, рационализатор! — припас складной картонный пакет.

Не знаю, что послужило причиной и связано ли это было с пьянством, но в конце концов Володю от руководства нашим отделом рабочей молодежи отставили. На должность редактора вновь пришел замечательный Валерий Леонидович Г. Почему «вновь»? Некогда он уже трудился в этом журнале. Но до определенного момента. (Об этом, когда мы подружились, он рассказывал сам.) Случилось это лет за семь до его «второго пришествия» на должность. Тогда в «Смену» явился очередной проверяющий из ЦК ВЛКСМ — издание числилось по ведомству комсомола и «молодежное» ЦК было для него формально высшим начальством. Итак, главный редактор повел высокого куратора по кабинетам. Со словами: «А вот здесь сидит редактор отдела, замечательный журналист, поэт Валера ***», — он распахнул дверь, и тут глазам изумленного гостя предстал замечательный журналист и поэт, дремлющий прямо на столе, уткнувшись в недоеденный бутерброд. В результате Валеру из журнала изгнали. Поскитавшись несколько лет в менее ответственных изданиях (в том числе в «Лесной промышленности»), он свою вину, так сказать, искупил и был возвращен в «Смену».