Лили. Сказка о мести - Роуз Тремейн

фамилию носит, и иногда гадает, что стало с ее «кавалером», и представляет, как тот все ищет и ищет – даже в напольных часах – гору серебряных шестипенсовиков и не находит их. Довольно долго Лили писала письма в Шотландию, умоляя приютить ее, даже если бы ей пришлось целыми днями бегать за белками и горностаями в лесу, но не отправила ни одного из них, и теперь, когда впереди у нее только смерть, кажется тщетным воображать какую-то иную жизнь. Она представляет себе леди Элизабет, как всегда согбенную, но с красивым лицом, которое подсвечивают жемчужные лучи северного солнца, и с жалкой вышивкой в руке, которую Лили сделала для нее на ферме «Грачевник». Но та всегда одна.

Лили гадает, стал ли тот кавалер ее мужем и если да, то долго ли им пробыл. Ей рисуется высокий мужчина, который кичится своим имением и носит револьвер. Но ей кажется, что как только этот человек нашел деньги, он сразу же скрылся, погрузив все богатство в кожаные чемоданы, и отправился в те края, которые зовут Новым Светом. Там, в Новом Свете, огромные ущелья, как то, в котором сгинул дядя Джесси Бак. И он, возможно, так и лежит там мертвый, не нужный никому, кроме птиц-падальщиков.

Врата ада

Сны, решила Лили, играли важную роль практически во всем. В них прошлое могло превратиться в будущее. В них можно было опробовать путь, о котором задумываешься, но на который так и не решаешься ступить – до сего момента. В замысловатой математике мыслей сны иногда могут представать безупречно правильными уравнениями. Как-то воскресным вечером, когда Лили было уже почти шестнадцать и она дремала у огня, подобный сон просочился в ее сознание.

Она тут же вскочила, ни на секунду не сомневаясь в том, что вознамерилась сделать, предпочитая не обдумывать детали, но лишь представлять себе это, словно оно уже свершилось.

Она тщательно нарядилась, надела даже подаренные ей Белль мягкие туфли, которые почти не издавали звуков во время ходьбы, свои лучшие перчатки и большой чепец, который затенял ее лицо. Она взяла мешок, завернутый в простыню, и отправилась в путь. Стоял осенний день, и Лили, шагая в сторону Корам-Филдс, заметила, что почерневшие от копоти платаны, увешанные плодами, словно тяжелыми серьгами, сбрасывают свои большие листья всех оттенков желтого, оранжевого и бурого, и подумала о том, как же хорошо, что мир все время меняется и ничто не продолжает жить, исчерпав отведенное ему время.

Погруженная в размышления, она достигла ворот Госпиталя для найденышей быстрее, чем ожидала. Тогда она остановилась перед ними и замерла, разглядывая высокие стены, и решила, что этот визит станет ее последним визитом сюда. Она постучала в главные ворота, и сторожа открыли ей и спросили, зачем она явилась. Она показала свою завернутую в простыню ношу и сказала, что пришла вернуть «имущество госпиталя» попечителям. Стражники окинули ее сонными взглядами. Лили вспомнила, что по воскресеньям они часто выпивали, забывая отмечать тех, кто приходит и уходит, и иногда разражались непристойно громким хохотом при виде чего-нибудь: местных кошек, гонявшихся за голубями, мальчишек, фехтовавших палками, хромоногой тягловой лошади. Поэтому она знала, что они не обратят особого внимания ни на нее, ни на время ее прихода, и медленно зашагала ко входу в здание, невозмутимо и без всякого волнения.

Как и ожидалось, в большом холле она наткнулась на толпу людей, в основном это были благодетели в дорогих костюмах, которые пришли убедиться, что на узорчатых потолках приемных было достаточно краски и позолоты и что дети еще не совсем отощали под своей красно-бежевой формой. Но примешивались к ним и деревенские жительницы в своих бумазейных платьях, которые привезли сюда своих приемных детей, чтобы оставить их на произвол судьбы, – женщины вроде Нелли, пытавшиеся заглушить плач и вопли, что прорывались без предупреждения и отдавались эхом, всхлипами и визгом.

Позади толпы Лили увидела мистера Хадсона, который восседал за конторкой и пытался сохранять важный и спокойный вид, но он ее, кажется, не заметил. Лицо ее было прикрыто – отчасти чепцом, отчасти мешком, завернутым в простыню, и Лили удалось пересечь холл и дойти до коридора, ведшего в сердце здания. Она шла будто бы во сне. Словно крошечный искалеченный участок ее мозга обратился в компас, и его стрелка, остервенело дергаясь, уверенно целила на север, а ей оставалось лишь следовать в ту сторону. В коридорах ей попадались люди, но они не обращали на нее внимания, да и она не увидела ни одного знакомого лица. И так же, как и на пути в госпиталь, который показался ей короче из-за того, что она постоянно отвлекалась на вид платанов в роскошном осеннем одеянии, через считаные минуты она обнаружила себя там, куда шла, остановилась и уставилась на дверь. На той все еще висел знак: «Стой. Детям вход воспрещен».

Многие годы Лили мысленно называла это место «Вратами ада», но никогда не произносила эти слова вслух, никому не рассказывала о том, что творилось за этими дверями, в комнате сестры Мод. До тех самых пор, пока она не покинула госпиталь и не нанялась в подмастерья к Белль Чаровилл, гнусное «покаяние» устраивалось «мисс Негоднице» снова и снова, и чем старше она становилась, тем хуже обстояло дело, потому что сестру Мод это занятие, похоже, приводило в срамное исступление. В этом безумном состоянии она шептала Лили, что теперь пришел ее черед – «священный долг» исполнить ее желание и принять «ответное покаяние», столь же прекрасное, как и любое Слово Божие. Когда она отказывалась, сестра Мод плевала ей в лицо. Говорила, что это нужно сделать один только раз и больше она никогда ее сюда не приведет: все будет закончено. Но это не заканчивалось. Это случилось не «один только раз», а множество. Мод вытаскивала Лили из постели посреди ночи, зажимая ей рот, чтобы та не кричала. Она понимала, что это не закончится никогда. Это было дурным пристрастием сестры Мод, подпитывавшим самое себя. Она была его рабой. Она издавала непотребные звериные стоны. Иногда она всхлипывала.

Лили часто думала, что если бы Бриджет не умерла, то она рассказала бы ей о том, что происходило в той комнате, и они с Бриджет пошли бы к попечителям и сказали, что такое нельзя терпеть, что это совершенно неприлично с христианской точки зрения и что сестру Мод нужно уволить. Но сделать это в одиночку… Рассказать вслух о таком позоре… Лили