Кавалер умученных Жизелей - Павел Козлов

Вишневская выглядела, да и была, натурой открытой и чуждой равнодушия. В ней ощущался действенный интерес к окружающим. Она готова была принять выдаваемое, как допустимую действительность. Но, за кажущейся простотой, был начеку пытливый ум. Марья Егоровна всегда отдавала голос «за», пока не выявлялось что-то «против». Пожалуй, так смотрела бы Фемида, осмелься кто-то снять повязку с глаз богини. Пусть сострадание в сердцах, но правосудие дороже.

Компанию ей составляла дочь, Анна Андреевна. Лет сорока, в расцвете зрелой красоты. Ее облик убедительно подчеркивал родственное сходство с матерью, но не требовалось особой наблюдательности, чтобы выявить явные различия. Дочь Анна была величественна в движениях и убедительна в их отсутствии. Имела более холеный вид, куда решительнее взгляд. Глаза смотрели пронзительно. Цвет имели изменчивый или, может, трудно определяемый. Из-за их затаенности в тени надбровных дуг и густом обрамлении ресниц. Но, вместе с тем, ощущалась в ней склонность к мечтам. Не мечтательности, отнюдь. «Ей не чужд полет фантазии» – так думала мудрая мать. И Анне, порой, удавалось украсить житейскую прозу возникновением провидческих открытий. Ей, как бы, ниспосланных.

Не сломленные несусветным зноем, как будто их погода на дворе, мать с дочерью неспешно пили чай. Ничто не отменило тот серьезный разговор, который женщины вели вполголоса, в раздумьях. И поднимался ввысь дымок от сигареты, когда должна была возникнуть мысль.

– Ты, Аннушка, счастливый бы, казалось, человек. Тебе не пришлось искать призвание. Ты получила откровение и заключила брак со звездами. Я только так трактую вашу внезапную встречу с Георгием, любовь, и скорый брак.

– Меня подготовила бабушка Лиза, что суженый мой – звездочет. Так как же тут было ошибиться, когда Георгий мне сказал: «Люблю», а я узнала, где седьмое небе.

– Бабушка Лиза тебя ко всему подготовила. Она у нас и сама все предугадывала, да и исторические хроники толковала проникновенно. Только вот, мне порою казалось, что велик в ее прошлых обстоятельствах художественный вымысел.

– Но ты ведь тоже искала истину. А разве может быть что-либо важнее, чем отыскать свои корни?

– Ну, конечно, может. В нашем случае, зациклиться на поисках корней происхождения – бессмысленно. Потому, что можно прожить в потемках. Надо следовать мироощущению. А не тем страницам в книге судеб, которые, вдруг ты сочтешь, написаны специально для тебя.

– Бабушке и люди верные приезжали – рассказывали. И она, сама, читала в прошлом. Все говорило об одном. Что Лизавета – дочь великого «старца». И что же к ней тогда Вырубова людей присылала, чтоб не дали ей пропасть? И в документах бабушка носит фамилию Вербина, как созвучная специальная память о святой девственнице. Которая прабабушку спасла, не дала семени «старца» погибнуть.

– Да, Аня, все может быть и так. А может – этак. Бабушка Лиза теперь и слышать не хочет ни о каком ясновидении, и считает это дьявольским наваждением. И день, и ночь поклоны бьет у святых икон. Там, при монастыре. И стремится жизнь свою довести до смерти благостной. Я была у нее, она и поговорить со мной не отказалась.

– А меня-то, мама, она видеть хочет? Могу я съездить к ней?

– Ну, конечно, Аннушка. Вот отдохнете вы на юге, ты к ней и съезди. А то годы ее немалые, все может быть.

– А, все-таки, я чувствую в себе великую кровь. Отсюда и ясновидение, и мысли я читать могу. Да. А у Тины другой, неистовый дар «старца» проявляется. Она ведь девочка еще совсем, а весь мужеский пол к ней тянется, стоит ей только взглядом одарить.

– Что это ты несешь такое несусветное? Сама ты достаточно фригидна. Тебе звезды подавай. А Тиночку ты в Мессалины наметила. Что ты, Аня, побойся Бога.

– Я никого не намечаю. Но если есть таков ее удел, то я ему противиться не стану.

– Что же ты, девочку шестнадцатилетнюю, дочку свою, определяешь в развратницы?

– Но, мамочка, ведь ей семнадцать. А Джульетте было четырнадцать. И Тина давно уже не девочка. И ей решать, в чем видеть в жизни смысл.

– Податься в современное хлыстовство и совершать, как норму, свальный грех?

– Теперь все называется иначе. И уже давно везде сексуальная революция.

– Да! Ты прости меня, конечно, но тебя лечить надо. Тебя уж точно. А Тину – наверное. Если, правда, то, что ты рассказываешь.

– Ну, конечно. Лоботомия, электрошоки, медикаментозное вмешательство – все придумано для того, чтобы мозги на место поставить. Только мозгов уже там не будет, да и душа уйдет. И будет HOMO овощ.

Солнце завершило зрелищный парад своего ухода. Начинало темнеть и неожиданно повеяло прохладой. Марья Егоровна задумчиво курила в тишине. Анна Андреевна смотрела распахнутыми глазами вдаль, и светились они верой в будущее. Блеснули темными изумрудами, и спрятались, когда Вербина сказала, поднимаясь:

– Все будет хорошо, добрая моя, любимая мама. Мы отдохнем, а осенью к тебе приедем, в Ленинград. И все обсудим, и к бабуле съездим. Пойдем, прохлада к отдыху зовет.

– Да, Аннушка. Окончен день тяжелый.

Анна Вербина поехала на юг. Погода все время стояла пляжная, без каторжной жары и со спокойным морем. И неизменно потрясал момент возникновенья южной ночи, когда пьянит обманом близость звезд, с недосягаемым и равнодушным блеском.

Родители Алены и Владика Прониных и Анна Андреевна, помимо своих детей вывезли в Сочи еще трех их одноклассников – Андрея Болдина, Шурочку Ижевскую и Марину Вдовину. Пронины не первый год останавливались в частном доме, там нашлось место и для Шурочки с Андреем. Анна Андреевна отдыхала по путевке, и администрация санатория отыскала возможность поселить ее дочку с подругой в том же корпусе. Вышло так, как всегда происходит в компании знакомых людей, но случайных попутчиков. До возвращения в Москву оставалось два дня, но все уже торопили время. Случился ожидаемый перелом в настроении. Последние две недели перед заключительным школьным годом решили отгулять дома, напоследок детства. Взрослые подустали и ждали отъезда не менее откровенно. Было здорово, но трудно найти человека, который не говорил бы, что после двух недель устает отдыхать. Солнце становится в тягость, а море не в радость. Путевка у Анны Андреевны кончилась.

* * *

Через стеклянные двери холла Марина видела друзей, что-то бурно обсуждавших на залитой солнцем площадке у лестницы, ведущей на пляж. И была почти на выходе, когда Анна Андреевна позвала ее, негромко и убедительно.

– Всего несколько минут.

– Ну, Анна же Андреевна. Я целый день готова вам отдать.

И впрямь, общенье с Вербиной не шло в счет времени. Как будто бы действие ауры Анны влияло на четкую скорость минут с тормозящим эффектом. Природная энергия ее порывов смягчалась женственною грацией движений. Строгое, порою властное лицо, удивительно преображалось и светилось добротой, когда Вербина общалась с милыми ее сердцу людьми. А весь ее облик, и, как казалось, пронзительный взгляд, делал ее появление, где бы то ни было, событием. На нее оборачивались. Она привыкла.